– Когда уходим куда-нибудь вместе, дорогой.
– Или когда твоя мать уходит куда-нибудь? Девушка смотрит на него дерзко, вызывающе.
– А тебе нужно знать, уходит она куда-нибудь или нет? По-моему, не нужно. Ты ведь уже сказал мне, что между вами все кончено.
– А она тебе что говорит?
– Что все кончено, дорогой.
– Но в таком случае?!
– Что «в таком случае»?
– Зачем ей нужно обманывать старика?
Зулмира чувствует потребность заставить его поревновать.
– По-моему, это уже не твое дело. Тебя не должно интересовать, что она делает. И меня тоже… Каждый устраивается, как может, дорогой, разве не так?
– Твоя мать обыкновенная шлюха. Дешевка бесстыжая.
Позади гудят другие автомашины, требуя пропустить их.
Регулировщик открыл движение, а Зе Мигел, ослепленный гневом, не сразу это замечает. Затем отчаянно срывается с места, обходит то справа, то слева вырвавшиеся вперед машины, бросая на девушку быстрые взгляды. Ведет рывками, переключая свет фар, чтобы ему уступили дорогу: ему не терпится поскорее прибыть на место.
– Ей бы в ее возрасте следовало научиться стыду.
– Не вижу, зачем бы. Стыдом не заплатишь за квартиру и сыт не будешь.
– Я даю тебе два конто в месяц.
– Некоторые и по пять получают, да все-таки прирабатывают на стороне.
– Что-что?!
– Между вами все кончено, ты сам сказал, дорогой.
– Да, но она – твоя мать.
– Ну и что?
– Как «ну и что»?!
– Ей ведь тоже нужна любовь.
Это естественно: любовь всем нужна, дорогой. Кому больше, кому меньше, но всем. Она нашла себе дружка.
– Который думает о тебе.
– Не знаю, дорогой. Может, и думает, не знаю. Мы чужими мыслями не распоряжаемся. Или, по-твоему, я виновата?
Но тут Зулмира вспоминает, что Зе Мигел обещал подарить ей эту машину, ей не совсем верится, но как знать, и она начинает заигрывать с любовником. Улыбается, похлопывает его но руке, раскуривает сигарету и протягивает Зе Мигелу.
– Ты что, принял разговор всерьез, дорогой? У тебя совсем
нет чувства юмора.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что ты быстро выходишь из себя, что ты относишься к людям без доверия. Все женатые мужчины, дорогой, помешаны на том, что только их жены – серьезные женщины. Всё потому, что замужние смеются меньше, чем остальные женщины.
Зулмира хочет перемирия, но тут же возвращается к прежней позиции – враждебности. Ей действует на нервы то, как он ведет машину – толчками. По рукам его, слегка подрагивающим, девушка видит, что он озабочен; она отыскивает музыкальную передачу – музыка йе-йе, – посмотрим, может, успокоится, может, еще больше разозлится.
На улице идет мелкий дождь. Асфальт блестит, от этого ночь еще чернее, так ей кажется; люди укрываются от дождя в подъездах, под низкими балконами. Зе Мигел чувствует, что хмель снова одолевает его, он словно кружится в медлительной карусели. Может, все это из-за игры городских огней. Он приглушает громкость приемника и кричит Зулмире:
– Если бы ты знала, что умрешь через полчаса, да, через полчаса или даже раньше, что бы ты хотела сделать?
– Никто не знает, когда умрет, дорогой.
– Но если бы ты знала?
– Если бы знала…
Она не понимает смысла вопроса: он кажется ей глупым. Она бы и не прочь была так прямо и сказать Зе Мигелу, но он сейчас нервный, может ответить каким-нибудь хамством в своем духе. Однажды он высадил ее из машины – не этой, другой, – когда они возвращались с пляжа, и ей пришлось пройти пешком больше двух километров, пока она не добралась до станции в Синтре.
Автомашина буксует на вязком от размокшей пыли шоссе; Зе Мигел прибавляет скорости, улыбается, с силой дергает руль, проверяя надежность управления, и наконец начинает насвистывать.
– Все люди должны были бы знать, когда они умрут.
– Ты говоришь сплошные глупости, дорогой.
– Не всегда.
– Лучше поговори о чем-нибудь веселом. Расскажи что-нибудь про «гладиаторов», историю с яичницей, потрясная история, или ту, про доктора, которого вы окунули в канаву после обеда, и он боялся, что там и умрет…
– Вот видишь?!
– Что я должна видеть?!
– Ты тоже заговорила о смерти. Тот доктор струсил, потому что дал волю страху. А я не дам.
– Ты же не знаешь по опыту, что это такое, дорогой.
