Бегуны - страница 130
Профессор бодро шагал, палкой указывая на достопримечательности — ворота, фонтаны, руины, отделенные простенькой загородкой, — и рассказывая то, чего его слушателям нипочем не найти в самых лучших путеводителях. Однако в контракте эти прогулки не значились. В обязанности профессора входила только одна лекция в день.
Он начинал:
— Полагаю, что для существования человеку и цитрусовым необходимы примерно одни и те же климатические условия.
Профессор устремлял взгляд в потолок, усеянный маленькими круглыми лампочками, и делал паузу — чуть длиннее, чем нужно.
Карен стискивала руки так, что белели костяшки пальцев, но ей, кажется, удавалось изобразить заинтересованную, чуть озорную улыбку: приподнятые брови, ироническое выражение лица.
— Из этого и будем исходить, — продолжал тем временем ее муж. — Неслучайно территория греческой цивилизации в целом совпадает с ареалом произрастания цитрусовых. За исключением этого солнечного животворного пространства, все подвергается медленной, но неизбежной дегенерации.
Это напоминало длинный неспешный старт. Карен всегда преследовал этот образ: самолет профессора качнулся, колеса вязнут в рытвинах, может, даже съезжают со взлетной полосы — теперь придется стартовать с газона. Однако в конце концов машина взмывает в воздух — колеблясь и раскачиваясь, но уже нет сомнений, что полет состоится. Украдкой Карен облегченно вздыхает.
Она знала темы лекций, знала их план, расписанный на карточках мелким профессорским почерком, имелись у нее и собственные заметки, которые она делала ему в помощь, в сущности, случись что-нибудь, она могла бы подняться со своего места в первом ряду и продолжить любую его фразу, двинуться по утоптанной тропке дальше — однако ее речь, безусловно, была бы менее яркой, лишенной мелких чудачеств, которыми профессор подсознательно удерживал внимание публики. Она всегда ждала момента, когда муж встанет и начнет прохаживаться взад-вперед: для Карен это означало, что (возвращаясь к тому образу) самолет профессора набрал необходимую высоту и полет проходит нормально, а она может спокойно выйти на верхнюю палубу и с наслаждением пробежать взглядом по поверхности воды, останавливая его на мачтах встречных яхт, на горных вершинах, виднеющихся в легкой молочной дымке.
Она рассматривала сидевших полукругом слушателей: те, что в первом ряду, поспешно записывали слова профессора, разложив блокноты на складных столиках. Те, кто сидели сзади, возле окон, расслабленные и демонстративно равнодушные, — слушали тоже. Карен знала, что именно среди них обнаруживались наиболее любознательные, которые потом терзали профессора вопросами, и ей приходилось защищать мужа от желающих получить дополнительную — бесплатную — консультацию.
Муж поражал Карен. Казалось, он знал о Греции все — все, что написано, раскопано, сказано. Его знания были не то что огромны, они были грандиозны, включали в себя тексты, цитаты, ссылки, комментарии, с трудом расшифрованные слова на выщербленных вазах, невнятные рисунки, находки археологов, парафразы, обнаруженные в более поздних текстах, пепел, корреспонденции и конкорданции[145]. В этом было уже даже нечто пугающее: чтобы вместить в себя всю эту информацию, профессор должен был произвести некую биологическую операцию, позволить знаниям врасти в свои ткани, открыть перед ними свое тело, стать мутантом. Иначе это оказалось бы невозможно.
Разумеется, такое количество информации невозможно систематизировать, знания профессора напоминали скорее губку, морской коралл, растущий на протяжении многих лет и образующий совершенно фантастические конфигурации. Они достигли некой критической массы и теперь, казалось, переходили в другое состояние — размножались, разрастались, организовались в сложные и причудливые фигуры. Пути ассоциаций неповторимы, сходство можно обнаружить в самых неожиданных версиях — словно родственные связи в бразильских сериалах, где любой персонаж может оказаться ребенком, мужем, сестрой любому другому. Протоптанные тропинки утрачивают значение, те же, что казались непроходимыми, превращаются в проезжие тракты. Что-то, чему годами не придавалось никакого значения, вдруг — в голове профессора — становилось отправной точкой для великого открытия, для радикальной смены парадигм. Карен не сомневалась, что ее супруг — великий человек.
