На стол вспорхнули нахальные воробьи, дон Альберто насыпал им крошек и с любовью смотрел, как они клюют. День разгорался. В соседней лавке хозяин, гремя засовами, открывал дверь: вот он вынес на улицу столик и стал устанавливать на нем чучела пиренейской ласки — память об Испании; туристы брали их нарасхват. Похоже, в меху завелась моль — хозяин долго выколачивал каждое чучело о край стола, дул против шерсти; закончив дезинфекцию, стал тщательно прикручивать чучела зверьков к суку, который был прибит к столу — у ласок получался очень хищный вид. Налево от нас была мясная лавка. Мясничиха открыла ставни; на витрине были выставлены гипсовые тушки поросят с аккуратно перерезанным и ярко раскрашенным горлом. Проехала на новеньком, изукрашенном флажками, фонариками и прочей дребеденью велосипеде озабоченная Франсеска, жена Хуана.
В Фигерасе она ходила в школу, где выучилась читать и считать, а работала счетоводом в гостинице, ведь, кроме нее, никто в деревне арифметики не знал. За Франсеской вприпрыжку бежал Себастьян. Заметив нас, он остановился, торопливо пожал нам руки, шлепнулся на стул, хлопнул в ладоши, подзывая буфетчика, и беспокойно заерзал на месте. Тот куда-то запропастился. Время поджимало, в запасе у Себастьяна были считанные секунды. Видно, сегодня ему кофе не попить. Он вскочил. «Извиняюсь, — сказал он. — Бегу открываться». Затем повернулся ко мне: «Слушай, в воскресенье у меня выходной. Порыбачим?»
Он умчался, чуть не сбив с ног дона Игнасио. Священник подсел за наш столик. Старики расстались только вчера; до поздней ночи вспоминали они старые добрые времена, но утро было такое прекрасное, что думать о прошлом не хотелось. Что может быть лучше настоящего? Теперь в этом никто не сомневался. Конечно же, вспомнили Барроса.
— День нынешний всегда минувшего дня лучше, кто думает не так — тот еретик заблудший, — сказал дон Альберто, и дон Игнасио согласно кивнул.
— Вам не приходит в голову, что мы с вами динозавры? — спросил его дон Альберто. — Живые ископаемые? Мы настолько погрязли в прошлом, что все новое кажется нам химерой. Хорошего мы не замечаем.
Дон Игнасио улыбнулся:
— Пройдут годы, нас с вами уже не будет, и кто-нибудь скажет: «Они жили в золотом веке». Как это у Барроса? «Что в мире истина, что — ложь, ты никогда не разберешь…» Опять я цитирую этого богохульника, да простит мне господь.
Мы передвинули стулья так, чтобы не видать деревни со всеми ее варварскими новшествами. А берег, как всегда осенним утром, играл бесчисленными красками: пылали багрянцем скалы, в легкой дымке серебрились мохнатые сосны, ленивые свинцовые волны накатывались на серый песок.
— А вот и Хуан возвращается, — сказал дон Альберто. — Пойдемте посмотрим, что он там поймал.
Дон Игнасио собрался было с нами, однако передумал. «Совсем забыл, что мне туда нельзя, — сказал он. — Расскажете потом, как у него дела».
Мы с доном Альберто пошли на берег. Пока переходили дорогу, пока перелезали стену — все дело рук Муги, — Хуан уже вытащил лодку и выгрузил улов.
Он заметил нас и помахал рукой.
— Что-то утром тебя не видно было, — сказал он.
— Извини, проспал. Завтра приду.
Рыба была разложена в корзинках, как отшлифованные, чистейшей воды драгоценности на витрине ювелирного магазина. Удача любит смелых. Хуан опять выходил в открытое море, и рыба была из «дырки», глубоководной расселины. Цвета были глубокие, насыщенные, темных оттенков — синий, желтый и красный. У рыбин были собачьи и бычьи головы. Они были ужасны, в кошмарном сне такого не увидишь, таращили огромные глаза, вылезавшие из орбит под давлением многометровой толщи воды. Из открытых ртов тоненькой струйкой текла черная кровь.
— Теперь их никто не покупает, — сказал Хуан. — Иностранцы разбегаются при одном их виде.
— Что ж ты с ними будешь делать? — спросил дон Альберто.
— Раздам друзьям. Берите.
— Спасибо, мне ни к чему, я ем совсем мало. Зачем же ты рыбачишь, если тебе никто не платит?
— Чтоб не отвыкать. В будущем мне это еще пригодится, — объяснил ему Хуан.
Через несколько минут мы вернулись к дону Игнасио, и дон Альберто передал ему слова рыбака.
