Но все сходятся в одном — таобы могли оказаться где угодно в любой момент, путешествовать в пространстве и времени, даже посещать иные миры, коих Древние насчитывали несметное множество.
Другое дело — почему шаман сгорел на костре вместе с другими? Почему не смог спастись?
Или — не захотел…
Чувство неосознанной тревоги росло час от часу, а чужое пьяное веселье только наводило тоску. Он бы с радостью ушел отсюда, но не положено… Раз попал в число придворных дармоедов — изволь радоваться победе.
Сам виновник торжества сидел окруженный высшими сановниками и военачальниками. Среди парадных одежд, расшитых золотом, его простой суконный мундир выглядел странно, даже дико, словно черная ворона залетела в стаю райских птиц. А лица у этих птиц были такие, будто они только что отведали кислой и вяжущей ягоды кнет, но все равно старались улыбаться через силу и говорить подобающие случаю заздравные речи:
— Да прославится Благородное Воинство!
— Сто лет жить храброму Марану!
— Пусть эта славная победа станет первой из тысячи других!
Автар почувствовал даже что-то вроде жалости к ним. Легко ли родовитым и спесивым чествовать какого-то выскочку?
Странно другое — на лице победителя не было радости. Там вообще ничего не было. Глаза — черные провалы без всякого выражения. Странно было видеть, как вполне обыкновенное, даже приятное лицо может быть таким нечеловеческим, словно застывшая каменная маска, выделялся только ожог на правой щеке — безобразный сине-багровый рубец. Интересно, где это его так угораздило?
И кто он такой, в конце концов? Сирота? Ребенок, брошенный родителями? Оборотень? Подменыш? Пришелец из Тергаля?
Одна из свечей в массивной бронзовой люстре оплавилась и упала на стол — прямо перед Мараном. Вспыхнула белая полотняная салфетка… Опытный и расторопный слуга тут же загасил пламя, опустив на него массивную крышку от супницы, и в следующий миг снова поднимались кубки и звучали заздравные речи.
Только Автар сидел в своем углу и смотрел не отрываясь на новоявленного победителя. Он один заметил, как тот вздрогнул всем телом, как изменилось его лицо. На миг оно стало лицом испуганного ребенка, и языки пламени отражались в огромных, расширенных от ужаса зрачках.
Это продолжалось всего несколько секунд, потом Маран снова овладел собой. Никто, кажется, даже не обратил внимания на это маленькое происшествие, только Автар застыл на месте, словно громом пораженный. Тонкий стакан с вином хрустнул в его руке, как яичная скорлупа, осколки впились в ладонь, и кровь, смешиваясь с вином, закапала на белую скатерть, но он даже не замечал этого.
Будто вспышка молнии сверкнула — и осветила все вокруг новым, безжалостным, всепроникающим светом. Наконец-то он все понял! Фрагменты головоломки встали на свое место.
Огонь! Обожженная щека! Женщины и дети, принявшие мученическую смерть двадцать лет назад! Сколько тогда было Марану? Четыре-пять лет, не больше. Достаточно маленький, чтобы протиснуться между прутьями клетки — и в то же время достаточно большой, чтобы все запомнить и лелеять месть в своем сердце все эти годы. Теперь понятно, почему Грозный Дух ждал так долго…»
Где-то далеко раздался первый раскат грома. Порыв ветра распахнул окно, так что чуть не вылетело стекло. Малыш жалобно взвизгнул и попытался забиться под диван, но уместилась только голова и передние лапы. Выглядело это довольно комично, но Максим отнесся с пониманием — умный и храбрый пес всегда боялся грозы. В конце концов, у всех есть свои маленькие слабости.
— Малыш! Давай вылезай, а то застрянешь еще, не дай бог…
Максим встал, аккуратно закрыл окно, потом присел на корточки и принялся гладить собаку. Малыш дрожал всем телом и только смотрел на него благодарно и чуть виновато, как будто сам стеснялся, что так перетрусил.
— Ничего, псина! — утешил его Максим. — Это скоро пройдет. Вот кончится дождь — и гулять пойдем.
Малыш сжался еще больше и прижал уши, всем своим видом показывая, что к прогулкам не расположен и охотнее останется здесь, под защитой родного дома, в относительном покое и безопасности.
— Ну и ладно. Не хочешь — не надо.
