И проснулся.
Он растерянно оглянулся по сторонам. Знакомая комната, залитая бледным лунным светом, и сквозь распахнутое окно веет ночной прохладой. Только почему-то он лежит на постели одетый, одеяло — комом, и простыня сбилась куда-то в угол кровати. Максим покосился на табло электронных часов, светящееся в темноте. Ага, половина третьего… Недолго же удалось поспать!
Он подтянул ноги под себя и уселся по-турецки. Спать не хотелось совсем, голова работала ясно и трезво. Головокружение, тошнота и спутанность мыслей исчезли без следа. Вот теперь только и думать — ночью, когда остаешься один на один с собой.
Максим когда-то полагал, что в мире, который он сам придумал и создал, писатель — это кто-то вроде Господа Бога, по воле которого все происходит, но сейчас впервые понял, что это не так. Может, и вправду рассказы и романы не создаются по прихоти человека, который водит пером по бумаге или стучит по клавиатуре компьютера, а извлекаются, как реликты, остатки иного, некогда существовавшего (или существующего!) мира? И дело писателя — только смотреть, слушать, наблюдать, что происходит, а потом облечь в слова?
Слова, слова, слова! Неужели в самом деле от них так много зависит? Грозный Дух, Король Устрашения, Аррасин-Тет… Король Террора. Правильно, ведь «террор» в русском языке — слово заимствованное. И что оно означает — в первоначальном контексте, конечно, без политических ассоциаций? Правильно, «устрашение». И в наши дни «террор» подразумевает агрессивные действия: захват заложников, взрыв, массовое убийство — осуществляемое не просто так, а с целью запугать кого-то. Правительство, например… Или даже целый народ. Власть, конечно, на террор отвечает террором — не умеет она по-другому, на то и власть! — и раскручивает адский маховик террора больше и больше.
А вот остановить очень трудно. Недаром ведь истоки всех локальных конфликтов кроются в далеком прошлом. Кельты в Ирландии воевали с англичанами еще в пятом-шестом веках, а в Ольстере партия «шимфейн» до сих пор взрывает протестантские кварталы. Сербы пережили османское иго еще в Средние века, и вроде бы потомки мусульман и православных научились жить вместе, но чуть ослабела центральная власть — и вот вам пылающие Балканы. Евреи с арабами уже полвека не могут договориться и регулярно устраивают мелкие и крупные провокации с обеих сторон, причем каждая обвиняет другую. А конфликт начался еще в библейские времена! И похоже, продлится еще столько же…
Конечно, других значимых факторов тоже немало — тут и происки сверхдержав, соперничающих на мировой арене, и чьи-то денежные, нефтяные или политические интересы… Все правда, все так. Но вовсе не это заставляет живого человека обматываться взрывчаткой и дергать запал в людном месте. Для того чтобы победить инстинкт выживания, нужно что-то посильнее. Надо верить: там — твои враги! Не важно кто — женщины, старики, дети… Враги — и все. Любой террористической организации всегда нужна некая идея, иллюзия справедливости для оправдания своих действий — мы, мол, не просто так стреляем или взрываем, мы боремся за права угнетенных! И нередко бывало, что террорист вырастал в фигуру героическую. Ему ли, историку, не знать об этом. Чего стоят хотя бы наши Желябовы-Перовские-Гриневицкие-Засуличи… Ладно бы еще только в советских учебниках их представляли в выгодном свете, тут-то все понятно — с царизмом боролись, «враг моего врага — мой друг», но ведь и для своего времени они были героями! Для определенного слоя, конечно, но — были. И шли в революцию студенты и молодые восторженные барышни, и стреляли в полицмейстеров, попадали на каторгу, а то и на виселицу… — и вот вам карательные экспедиции, казаки с ногайками, и «столыпинские галстуки» из пеньковой веревки. А потом всех — и правых, и виноватых, и даже тех, кто случайно рядом оказался, — захлестнула такая кровавая волна, что до сих пор никак не выплывем. Двадцатый век стал настоящей трагедией России, куда там бедствия Смутного времени или монголо-татарского ига!
Максим вспомнил бабушку Конкордию Илларионовну с ее тонкими, аристократическими руками, изуродованными артритом и годами тяжелой работы, с неизменной беломориной в зубах. Вот бы кого порасспросить! Живой свидетель истории… Родилась еще в конце девятнадцатого века, а скончалась в конце восьмидесятых двадцатого. Он как раз в армии служил. Наверняка ей было бы что рассказать о своей долгой жизни, о том, что в учебниках не пишут. Хоть и трудилась бабуля регистраторшей в поликлинике и в графе «происхождение» всегда писала «из рабочих», но слишком уж презрительно она поджимала губы, когда по телевизору показывали первомайские демонстрации или парады на Красной площади в день Седьмого ноября. Только раз, когда крутили старый фильм про чекистов, Конкордия Илларионовна обронила:
