Беглецы - страница 10

Из ямы все еще воняло.

– Зачем ты сжег костюм?

– Потому что не хочу его больше надевать. Я в нем был на похоронах. Помнишь, что тогда случилось?

– Да.

Это было на похоронах бабушки. Где-то сзади играл орган. Говорил священник. А потом все должны были подойти к гробу, чтобы попрощаться. Дедушка пошел первым. Оперся руками о гроб. «Ты…» – начал он. Но ничего больше сказать не смог. Лицо его покраснело. Он сжал руки.

И потом он ругнулся – громко и длинно.

Все, кто сидел на скамьях, вздрогнули. Хотя я никогда раньше не бывал на похоронах, но догадался, что так делать было нельзя.

Папа подошел к нему и увел на место. Дедушка сидел, закрыв лицо руками, до самого конца. Потом надо было уходить.

И вот теперь он смотрел в эту яму.

– Я хотел тогда сказать что-нибудь красивое. Про то, как я любил ее.

– Она и так все понимала, – сказал я.

– Не уверен. Но медсестра права: надо мне прекращать сквернословить.

– Ну еще последний разочек, – попросил я.

– Что?

– Ну ругнись, пожалуйста!

И он послушался. А потом в наказание проглотил белую таблетку. Потому что пора было спускаться на пристань.

– Надеюсь, вниз дело пойдет быстрее, – сказал я.

– Нет, я сам не пойду, – ответил дедушка. – Спустись в поселок и пригони тот мопед с прицепом, о котором говорил вчера.

– Ладно.

Но сперва я достал футбольную форму и шиповки и как следует их испачкал. Как говорится, надо предусмотреть все. Потом закопал яму. Отнес в сарай канистру и лопату. Закрыл вьюшки у кафельной печки и у плиты, отключил электричество.

А дедушка тем временем сидел на стуле и выкрикивал команды – что мне нужно делать.

– Молодец! – похвалил он, когда все было готово. – В другой раз, если сам надумаешь сбежать, обойдешься без моей помощи.

Путь вниз на пристань прошел замечательно. Дедушка на кресле, которое мы взяли в гостиной, восседал в прицепе. Матс привязал кресло веревкой, чтобы оно не перевернулось.

Дедушка крепко держал банку с вареньем.

Фотографию бабушки он сунул в карман.

Он смотрел вокруг – на то, что видел много-много раз прежде, – так, словно забыл, как все выглядит.

Когда мы доехали, в глазах его стояли слезы.

– Это все встречный ветер, – сказал дедушка. Хотя Матс ехал тихо-тихо.

Пришлось немного подождать, пока придет пароход. Матс снял кресло и поставил его на причал, чтобы дедушке было удобно сидеть.

– Я потом его заберу и отнесу в дом, – пообещал он.

– Можешь оставить себе, – сказал дедушка. – Вряд ли я еще на нем посижу.

Он устроился поудобнее, повернулся к морю и стал прощаться с заливом, небом, скалами, маяком и вечным плеском волн.

– Видишь морского орла? – спросил он и указал костылем на ворону.

– Да, – кивнул я.

Когда мы проплывали мимо дома на горе, я оглянулся и посмотрел на балкон. Бабушки там не было, никто не махал нам на прощание.

Она не любила, когда кто-нибудь уезжал.

Я наклонил голову к дедушкиному плечу и подумал: нет, это еще не конец!

И стал думать о том, что сказать в больнице, чтобы медсестра в следующий раз, когда придет папа, не стала расспрашивать, как вел себя дедушка у нас в гостях. А то еще ляпнет: «Хорошо, что Готфрид провел выходные у господина доктора».

Тут-то все и раскроется. Весь наш грандиозный обман.

Дедушку отругают за то, что он поступил так безрассудно.

А я наверняка окажусь в кресле для допросов – это коричневое кожаное кресло в углу гостиной. Папа сидит там обычно, когда бреется. Но если я совершал какое-то безрассудство (это папино слово), меня усаживали туда.

Я не сомневался, что наш с дедушкой побег был безрассудством. И уже чувствовал запах той кожи.

– Как ты решился на такое преступное самоуправство? – спросит папа.

Папа знал много заковыристых словечек – он был по ним чемпионом мира. Так я узнавал много нового. От дедушки – как ругаться, а от папы – всякие странные слова.

Но неужели я и правда совершил преступное самоуправство?

Вовсе нет. Мне просто хотелось порадовать дедушку.

Вот я и помог ему побывать в последний раз в том старом доме, который он сам построил. Чтобы он надышался морским воздухом. И я принес ему банку брусничного варенья из погреба, раз он считал, что там каким-то чудом сохранилась частичка бабушки.