Иногда забегавший в гости старший брат Вадима примыкал то к одной стороне, то к другой, и все вместе они дебатировали еще громче и жарче, частенько продолжая эти разборки за столом с ужином и бутылочкой.
Все это происходило либо рано утром, либо вечером, поскольку все работали.
Практически сразу после возвращения из армии, после поездки Вадима в Крым ко мне, Людвика Брониславовна устроила сына работать на завод. Ах да, я забыла упомянуть, что мой любимый имел вполне уважаемую профессию машиниста-слесаря какого-то там разряда, которую честно получил в ПТУ. Дальше учиться он не намеревался, считал это пустым времяпровождением, аргументируя свою правоту тем, что никто в его семье не имел высшего образования, и жили они при этом всегда в достатке и припеваючи, зная, где, что и как можно стибрить и прибрать и где – выгодно подзаработать своей профессией.
Мама его, например, работала закройщицей в известном в Риге ателье и жила себе вполне шоколадно. Брат – не помню, кем трудился, но несчастным он точно не выглядел, а давно почивший батюшка тоже когда-то имел вполне доходную рабочую профессию.
Что ж, не всем же институты заканчивать, кому-то надо и реальное дело делать.
Мои попытки куда-то там поступать и твердое намерение повторить их в следующем году Вадим считал чистым баловством и категорически осуждал.
Но все их семейные странные отношения и его высказывания о жизни не насторожили меня и не сумели остудить моей (придуманной, конечно же!) влюбленности. Может, еще и потому, что я прилетала к Вадиму ненадолго, всего на неделю или дней десять – и снова улетала.
Так я прокаталась почти все лето.
Они работали, а я гуляла целыми днями по Риге.
Странный город.
Для меня странный. Он словно притягивал к себе, завораживал – и в то же время пугал своими темными старинными запутанными улочками, гулким, каким-то острым эхом шагов, узкими щелями низкого облачного неба между домами. А известная улочка, по которой шел к своему провалу профессор Плейшнер, позабыв все наставления Штирлица, казалась мне совсем уж мрачной…
И вдруг – Ратушная площадь!
Почему-то я была уверена, что она большая, торжественно-величественная, а она оказалась маленькой, какой-то домашней и уютной.
Все поражало меня в этом городе – и собор Святого Павла, и странный дом Черноголовых, и Домский собор с его органным залом.
А еще – мосты! Я часами гуляла по мостам через Даугаву…
Этот город увлекал, затягивал в свою историю, удивлял… и был совершенно не моим. Я чувствовала его чужеродность и полное мое несовпадение с ним, словно мы были из разных миров. Но мы друг друга уважали и принимали такими, как есть.
С Вадимом же наши отношения развивались стремительно – я и опомниться не успела, как мы уже оговаривали план проведения свадьбы.
– Свадьбу играть только в Крыму! – заявляла безапелляционно Людвика Брониславовна. – Такая красота: море, фрукты, природа!
– Да, сейчас! – возмущался Вадим. – Только в Риге! Должны быть все мои друзья! А потом – в Крым!
И они начинали спорить до крика, позабыв спросить о моем мнении, вообще о моем присутствии рядом…
Кстати, мне посчастливилось, если можно так сказать, побывать на чисто латышской свадьбе. Вадим познакомил меня со всеми своими друзьями, представив в качестве своей невесты и будущей жены. Один из его друзей детства через пару дней после нашего знакомства должен был жениться – именно на его-то свадьбе я и побывала.
Мероприятие проводилось не только в Риге, но и на настоящем латышском хуторе.
Долго рассказывать, как все происходило, одно могу сказать определенно – после этой латышской свадьбы я точно поняла, что слухи о русском пьянстве сильно преувеличены, умеют знатно пить и гулять и другие народы, в частности латыши.
Очень даже знатно, скажу я вам…
В выходные мы с Вадимом ездили в Юрмалу, гуляли по пляжу и по дорожкам среди величественных сосен, сидели в известном баре рижского бальзама, проводили время с его друзьями, гуляли по Риге.
Я слушала рассуждения Вадима о жизни, о его дальнейших планах, о том, как надо «крутиться», чтобы сладко жить, слушала его беседы с друзьями за пивом – и начала присматриваться внимательней к нему, к его семье, к друзьям-товарищам, чувствуя, как моя душа болезненно отзывается на все его высказывания житейские…
