— Что же вы тамъ дѣлали?
— Да все!
— То-есть, что же все?
— Да такъ все, что хочешь… Пѣли, танцовали… Странная ты, сестра, развѣ можно разсказывать все? «Когда легковѣренъ и молодъ я былъ».
— Отчего же нѣтъ?
— Ну, вотъ еще! «Младую гречанку…»
— Однако?
— Ты такая пуританка!.. «я страстно любилъ…»
— Что съ тобою? Развѣ тамъ было что непозволительное?
— Ну, хоть бы и непозволительное, такъ что же? Это вѣдь все относительныя понятія. Что непозволительно для тебя, то можетъ быть позволительно для меня.
— Il est spirituel! — ввернулъ, весело улыбаясь, французъ, у котораго начинались судороги отъ скрываемой зѣвоты, онъ поминутно отиралъ навертывавшіяся отъ нея на глаза слезы.
— Но я боюсь за него, онъ такъ пылокъ!
— О, это ничего. Мы, французы, тоже чрезвычайно рано развиваемся, и потому насъ не пугаетъ раннее развитіе.
— Вы думаете, что оно не опасно?
— Нисколько.
Братъ, не говорившій, къ прискорбію сестры, по-французски, считалъ за лучшее, во время этого разговора, напѣвать восхитительную строчку изъ моднаго романса. Варя, между тѣмъ, напилась кофе, и госпожа Скрипицына обратилась въ ней:
— Ступай, дитя мое, вышивать мой воротничокъ. Только, пожалуйста, выполни аккуратно рисунокъ. Тамъ, помнишь, есть прорѣзъ, ты будь осторожна, чтобы послѣ не сыпалось на этихъ мѣстахъ. И тамъ, гдѣ паутинки, дѣлай ихъ отчетливѣе. Каждое искусство требуетъ внимательности.
Варя вышла изъ комнаты, получивъ предварительно поцѣлуй въ щеку и поцѣловавъ протянутую ей руку.
— Что это за лѣнь наказуемая? — спросилъ брать, удивляясь присутствію дѣвочки у сестры въ праздничный день.
— Нѣтъ, я ее взяла на воспитаніе.
— А! Прибавка барышей! — родственно обрадовался брать счастью сестры.
— Фи! Она нищая, у нея нѣтъ никого въ мірѣ, я ей замѣнила мать.
— Вотъ фантазія! Охота няньчиться!
— Нельзя же жить вѣчно для одной себя.
— Ты, кажется, рѣшительно хочешь закабалить себя. Няньчишься съ дѣвчонками въ будни, а теперь и въ праздники не будешь имѣть отдыха. Да это и стоить чего-нибудь, ты не такъ богата.
Братъ въ своей юной головкѣ тотчасъ же сообразилъ, что лишніе расходы сестры убавятъ его приходы, и разсердился на алчную дѣвчонку; навязавшуюся на шею его сестры. Такая разсчетливость насъ рѣшительно изумляетъ, потому что у него было молодое, то-есть мягкое и доброе сердце, онъ, какъ всѣ запертые въ корпусѣ кадеты, былъ щедрый молодой человѣкъ и каждую недѣлю давалъ своему другу часть своихъ карманныхъ денегъ, платилъ щедро каптенармусу за то, что тотъ выбиралъ ему лучшую одежду, прибавлялъ извозчикамъ, смѣясь, что они называли его графчикомъ и вашимъ сіятельствомъ; даже Даша знала его щедрость. Хотя за что бы ему платить хорошенькой Дашѣ? Не за то ли, что она смотрѣла, какъ чистила по субботамъ его сапоги и платье старая, рябая кухарка, которой (нельзя же всѣмъ платить) не платилось ничего?
— Это нашъ святой долгъ, мой другъ, спасать ближнихъ.
— Mademoiselle такъ добра, — промолвилъ учитель: — что для нея величайшее счастье есть счастье ея ближнихъ.
— Не хвалите меня, я испорчусь, — сладко улыбнулась добрая Скрипицына и, опустивъ глаза, стала задумчиво помѣшивать ложкой въ чашкѣ. — Меня страшно безпокоитъ, — какъ бы про себя говорила она:- удастся ли мнѣ ее развить, внушить ей высокія понятія о призваніи женщины-христіанки. Она такъ очерствѣла, такъ испортилась въ этой грязной обстановкѣ среди необразованныхъ, грубыхъ людей, погруженныхъ въ мелочные матеріальные расчеты. Я опасаюсь, что у меня не хватитъ на это силъ, я такъ жарко прошу ихъ у Бога. Если бы у меня было краснорѣчіе графа Дикобразова, нашего великаго родственника, — о, тогда бы другое дѣло! Но я — я бѣдная, слабая женщина!
— Давай я буду тебѣ помогать! — воскликнулъ съ вѣтренымъ смѣхомъ братъ.
— Ты шутишь, Basile, ты дитя и не понимаешь, что значитъ принять на себя эти обязанности.
— Такъ зачѣмъ же и брать ихъ, если трудно исполнить?
Сестра съ сожалѣніемъ меланхолически пожала плечами.
— А наше нравственное развитіе? А наше образованіе? Развѣ они не принуждаютъ насъ въ исполненію извѣстныхъ обязанностей? Какой-нибудь грубый невѣжда, мужикъ, не считаетъ нужнымъ помогать ближнимъ, онъ спокоенъ, видя ихъ нужды; но мы, получая извѣстныя права и преимущества, получаемъ и извѣстныя обязанности. Трудъ страшный, но, разумѣется, мы не промѣняемъ его святыни на беззаботную, безсмысленную, животную жизнь неразвитаго мужика. Въ насъ не дремлетъ сознаніе своего человѣческаго достоинства и, ставъ однажды на верхнюю ступень лѣстницы, мы не сойдемъ въ пропасть грязи, грубости и эгоизма.
