К слову сказать, королевская привилегия даровала сэру Ролану право в том числе, самовольно отнимать чужую жизнь. Невзирая на титулы, должности и местные законы. Ибо защита интересов королевства превыше всего.
Только вот прибегать к этому праву конфидент старался как можно реже. Считая его чем-то вроде открывания двери пинком. Что вроде и результативно, но в то же время чревато неприятностями.
* * *
Для проповедей вестник богини луны избрал одну из небольших площадей, что обычно окружают фонтан или какую-нибудь статую. Днем здесь любят играть дети, а ближе к ночи назначать свидания влюбленные пары.
Но собравшимся на площади на сей раз было не до любви и, тем более, не до игр. Люди с хмурыми тревожными лицами толпились вокруг поверженной статуи. Еще горожане, коих площадь вместить не смогла, теснились на прилегающих улочках, заглядывая через плечо, вставая на цыпочки. Несколько человек приобщались к проповеди, выглядывая из окон и с балконов близлежащих домов. А кто-то даже забрался на крышу. Не боясь свалиться, соскользнув по крутому скату. Некоторые из собравшихся, особенно юные девушки, забирались на плечи спутников.
А с освободившегося постамента вещал черный как ворона жрец. Истины своей веры донося короткими, похожими на карканье, репликами. При этом он то и дело самопроизвольно впадал в ярость. Чуть ли не в истерику. И тогда, багровея, принимался жестикулировать да грозить кулаками небу. А голос, без того громкий, превращался в визг.
На проповеди сэр Ролан и капитан стражи Крогер поприсутствовали минут десять. Больше, как решил конфидент, смысла не имело. Ибо в речи своей проповедник был хоть и неутомим, но… донельзя однообразен. От утверждения об истинности веры только в богиню луны он неизменно переходил к клеймению фальшивых идолов. Просто-таки с грязью смешивал — и чужих богов и их приверженцев. За клеймением обычно следовало обещание кар. И призыв умилостивить богиню, дабы та не гневалась.
А потом… все по новому кругу. Истинная вера, идолопоклонники, возмездие. Да необходимость снискать милость Урдалайи.
Но ни разу черный жрец не сказал ничего о самой своей богине. А ведь любой, прежде знакомый Ролану, культ непременно располагал историей своего божества. Да подробнейшей! Включая визит оного в мир смертных. Но никогда, похоже, Урдалайа не удостаивала людей своим пришествием. Ни разу не касалась мирской грязи. Не карала неверных и не награждала особо верных поборников. Да и что вообще делала — оставалось тайной.
Еще проповедник ни словом не обмолвился о поведении, которого должен придерживаться последователь его культа. Надлежит ли поклоннику богини луны жить в целомудрии? Или, напротив, предаваться разврату, как к тому призывает Темный Культ? Быть бескорыстным или искать выгоду за счет иноверцев? А за счет собратьев по вере? И считать ли вообще богатство пороком?
Все эти вопросы роились в голове сэра Ролана, пока он слушал проповедь. И ни на один из них злополучный жрец ответить так и не удосужился. Чем еще больше укрепил подозрение конфидента, зародившееся еще в разговоре с губернатором. И теперь оно оформилось в конкретные слова.
«А ведь культ-то, похоже, пустышка!»
Иначе и нельзя было назвать веру, не подкрепленную историей и заповедями. Веру, о которой прежде не слышали не только жители провинциального города. Но даже лицо, приближенное к королю и вовсе не чуждое просвещения.
Культ Урдалайи казался королевскому конфиденту не просто выдуманным, но выдуманным наспех. Небрежно. Самое большее, на что хватило проповедника… или иного неведомого его создателя — это придумать некое подобие священного жеста. Время от времени жрец воздевал правую руку к небу. И орал, обращаясь к собравшимся: «кто опустит руки, тот поганый идолопоклонник!» После чего множество рук вздымалось над толпой. Не остались в стороне даже слушатели на балконах. И на крышах: один из этих, последних, даже сорвался по неосторожности. С криком скатился он на булыжники мостовой.
— Итак, — вполголоса молвил сэр Ролан, обращаясь к капитану Крогеру, — я услышал все что хотел. И хотел бы познакомиться со жрецом с другой стороны. Где он остановился?
