Генри поднял взгляд и увидел Чэя. Недалеко.
Он двинулся к нему.
Когда до Чэя осталось несколько ярдов, он перешел на бег.
Чернуха гавкнула – с недоумением.
И тогда Чэй обернулся. Как раз вовремя.
Он даже не поднял рук.
Генри с размаху ударил его кулаком в лицо.
Чэй кубарем полетел наземь, потом привстал и привалился спиной к ближайшему надгробию. Чернуха отчаянно лаяла. Тяжело дыша, Генри подошел к Чэю.
– Вставай, – сказал он.
Чэй пощупал себя за подбородок и поморщился, проверяя, закрывается ли его рот как положено.
– Долго же ты терпел, – сказал он.
Генри перепрыгнул через Чернуху и навалился на Чэя, прижав его к надгробию. Чэй прикрывался кое-как, а Генри молотил его изо всех сил, время от времени попадая – и каждый раз, когда попадал, чувствовал глубокое удовлетворение, но это почему-то приводило его в еще большую ярость, и он молотил еще сильнее. Он слышал, как тяжело дышит Чэй, и старался буквально вышибить из него дух.
Он не знал, сколько раз ударил Чэя, прежде чем его руки ослабели и налились тяжестью. Поднимать их становилось все тяжелее и тяжелее, и когда Чэй оттолкнул его, возобновить натиск казалось уже немыслимым – но он превозмог себя. И бил Чэя до тех пор, пока ему на плечи не легли руки Санборна, но даже тогда он еще успел размахнуться и ударить так, что у Чэя порвалась кожа на скуле, – и только потом Санборн оттащил его и бросил на мокрую землю у соседнего надгробия.
Чернуха перестала лаять.
Некоторое время никто не двигался. Генри лежал под белесым одеялом, в жарком поту, который мгновенно стал липким, смешавшись с влагой тумана. Чэй тоже лежал, прикрыв рукой окровавленное лицо, следя за Генри темными, неопределенными глазами. Санборн занял позицию между ними, чтобы пресечь любой новый контакт. Чернуха переводила взгляд с одного на другого, готовая залаять, если это поможет. Готовая на все, лишь бы это помогло.
И за всеми ними наблюдали с надгробий белые черепа с крылышками, словно парящие в тумане, который начал потихоньку рассеиваться под лучами утреннего солнца.
– Ладно, – сказал Санборн. – Оно, может, и полезно – разок отвести душу.
Никто ему не ответил. Генри с Чэем лежали каждый у своего надгробия, не сводя глаз друг с друга.
Чэй встал первым – поморщившись, когда поднимался на ноги. Он прошел мимо них, по пути резко бросив Чернухе какую-то отрывистую камбоджийскую команду. Она быстро легла рядом с Генри, а Чэй двинулся вдоль каменной стены туда, где в ней была калитка. Выйдя с кладбища, он подошел к пикапу, залез в кабину и включил мотор. И стал ждать.
Генри долго не отрывал от него взгляда. Он протянул Чернухе руку, и она принялась ее лизать. Наверное, слизывая при этом кровь Чэя.
– Ты все утро собираешься проваляться на чужой могиле?
– Заткнись, Санборн.
– Не советую тебе нарываться, Генри. Ты так выдохся, что у тебя просто не будет шансов. Да их и без того не было бы.
– Посмотри вон туда, – сказал Генри, медленно вставая на одно колено. – С ним я, во всяком случае, справился. Он весь в крови.
– Ты великий американский герой, Генри. Ты можешь побить парня, который не сопротивляется.
– Что значит «не сопротивляется»? Ты же видел.
– Вот именно. Он позволял тебе себя бить. Ни разу не ударил в ответ – хотя при твоем умении драться возможностей у него было сколько угодно.
– Тебе нужны очки, Санборн.
– У меня отличное зрение, придурок. Лучше себе купи. – Санборн помог Генри подняться.
– Что он не сопротивлялся, это его дело. Франклину давно пора было надавать как следует. Он это заслужил.
Санборн кинул на Генри быстрый взгляд.
Генри свистнул Чернухе, и она тут же вскочила и запрыгала вокруг них.
– И что теперь будем делать? – спросил он.
– Ну, поскольку наши рюкзаки в пикапе, и поскольку больше нам ехать не на чем, и поскольку он нас ждет, и поскольку никто больше не посадит в машину двух обормотов с со…
– Знаю, знаю, – оборвал его Генри.
Они пошли по кладбищу к стене. Камни были темными от росы, но кое-где их уже коснулось солнце, и вкрапления слюды в граните блестели под его лучами. Генри подумал, что сейчас вряд ли смог бы перелезть через эту стену. Даже воздух, которым он дышал, казался ему до странности тяжелым; приходилось с усилием заталкивать его себе в легкие. А в общем, он не чувствовал почти ничего.
