Баженов - страница 9

В конце лекции Ухтомский сообщил своим воспитанникам, что в ближайшее время в стране произойдут замечательные события: в Петербурге откроется Российская академия художеств, а в Москве — первый в России университет. К организации последнего Ухтомский имел прямое отношение. Ему поручено частично разобрать здание Главной аптеки у Воскресенских ворот, привести его в надлежащее состояние, а помещение Osteria (что-то вроде ресторана, кофейни, клуба) переделать в зал для университетских собраний.

— Я не желаю опережать события, — говорил учитель, — но я не могу скрыть своего тайного желания. Если кто-то из вас проявит должное старание в учебе и удостоится чести заниматься в этих храмах науки, то я буду чрезвычайно польщен.

Этой чести удостоился в 1755 году Василий Баженов.

Свою автобиографию он начинал так: «Я отважусь здесь упомянуть, что я родился уже художник». Но не следует забывать, что человека — его характер, мысли, устремления, привычки, наклонности — формируют время, среда, обстоятельства. В этом смысле Василий не исключение. Вспомним, что его трехмесячного привезли в Москву, когда город сильно пострадал от пожара. Вся дальнейшая жизнь Баженова, его юность протекали на фоне строительства, восстановительных и реставрационных работ. К тому же Баженовы первоначально поселились на территории Кремля, где строительные работы шли наиболее интенсивно и зримо. А детские впечатления и наблюдения, как известно, самые сильные. Таким образом, можно с полным основанием утверждать, что у Василия Баженова был самый непредвзятый, неназойливый, но верный помощник — сама жизнь, окружающая среда. Дальнейшее — дело, безусловно, таланта, трудолюбия, целеустремленности.

День начался как обычно. За дверью прошаркал дежурный надзиратель Трофим Лукич, которого учащиеся «приуготовительной» гимназии окрестили Луковицей: глаза у него всегда были красными и влажными, как будто он в самом деле целыми днями только тем и занимался, что резал «злой» лук. Луковица всегда был чем-то недоволен и вечно что-то бубнил себе под нос, даже когда оставался наедине с собой. Гимназисты часто подтрунивали над ним, иногда решались на злые детские шутки, но в общем-то побаивались его: «Чего доброго, пожалуется». А за дисциплиной в гимназии следили строго. К серьезным мерам наказания прибегали, правда, в исключительных случаях, но могли, например, за какой-то проступок лишить на несколько дней возможности питаться вместе со всеми, посадить в предбаннике обеденной комнаты за маленький столик, над которым висела табличка «Ослиная пища». Давали овсяную кашу, хлеб и воду. Прохожие награждали «осла» издевательским смехом и оскорбительными репликами. Это, разумеется, тоже не из приятных… Так вот. Вслед за шаркающей и всем знакомой походкой Лукича раздался «будильный звон». Это значит ровно пять утра.

Василий свесил с кровати ноги, укутался в одеяло и продолжал дремать сидя. Оделся только тогда, когда все ушли умываться.

Накануне, на исходе дня, в темноте и тишине хорошо думалось, и сон пришел только под утро. Не давала покоя мысль: почему некоторые дома, богато украшенные фантазией архитектора, не производят того впечатления, как дома, кои просты в своем убранстве, подобно одежде крестьянки? В чем секрет красоты? Отчего сие чувство зависимо? Только ли мне так кажется, размышлял Василий, что палаты князя Гагарина на Тверской[1] — это нежный цветок, на который не устаешь смотреть, забывая о том, что есть дворцы побогаче? А дом дьяка Волкова у Красных ворот[2]! Конечно, трудно ему тягаться с дворцом князя Голицына, что в Охотном ряду, у коего крыша золоченая и узоров поболее, но есть в нем своя красивость, пленяющая взор и сердце.

Василий много раз пробовал мысленно и в набросках на клочках бумаги переносить архитектурные убранства с дорогих дворцов на здания более скромные, которые непонятно чем впечатляли его. Получалось нечто безобразное, и это лишний раз убеждало его, что у красоты есть свои законы, что дело не в «позолоте».