Байки - страница 24

Первое время, при появлении компьютера, бабушка даже крестилась, проходя мимо него, но после пообвыкла и со страхом глядела на занятия внука. А тут ещё появился у внучка телефон пчелиный или сотовый. Бабушка привыкла видеть телефон только на стене в виде огромного ящика с ручкой, изрыгающим рычание при повороте этой самой ручки, а тут простая коробочка поёт матерные песни и отвечает на разные вопросы.

Сегодня вот опять беспокойство – Вовка, друг внука, позвонил и требует от бабушки стамеску, а бабушка ни сном, ни духом…. Вовка нахально утверждает, что послал её внуку стамеску по пчелиному телефону, а бабушка не видела ничего и как сказать внуку, не знает.

Она робко вошла в комнату внука и слёзно проговорила:- Коленька, возьми свой пчелиный телефон. Вовка опять звонит и утверждает, что послал тебе по телефону не-то стамеску, не-то стеклорез, а я ни того, ни другого видом не видывала. Ответь ему, может, ты сам куда задевал эту чёртову стамеску.

– Некогда мне, бабуля. Ответь сама, скажи, получил.

Бабуля, не понимая, то ли издевается внук, то ли, верно, получил чего, боязливо взяла телефон, когда он в очередной раз пропел свою похабщину, и ответила Вовке: «Получил он, получил». Захлопнула эту чудную коробочку и спросила внука:- Коленька, а зачем тебе стамеска, что ты собрался мастерить? Вон от деда сколько осталось железяк да всякого струменту, возьми у него в мастерской. Умеешь ли ты ей пользоваться? Она же острая, порезаться можно. Дед, вон, вечно ходил в шрамах, как пёс блудливый.

– Да ты, бабушка, не поняла… Это не стамеска, а ЭсЭмеСка. Телеграмма такая, письмо по телефону.

– Да ты меня что же, совсем дурой считаешь? Что же я на старости лет совсем из ума выжила? Письмо от стамески не отличу? Письмо – это письмо! Мне вон дед твой сорок писем с войны прислал, все в ящичке лежат, а телефон твой только песни непотребные может петь, словно пьяный сосед Митька.

– Бабуля, а где дед наш воевал? Или только письма тебе писал?

– Ах ты, негодник! Только бы насмешки строил! Да он в госпитале за пять ранений полвойны пролежал, вот и писал. Тридцать писем из госпиталей пришло. А ты насмехаешься.

– Ну, ну, не заводись, бабуля. Я сейчас позвоню Вовке, попрошу прислать письмо, а ты посмотри на эту «стамеску».

– Да я к нему со страхом прикасаюсь! Тебя нет, так отвечаю, а так он мне не нужен. Ни стамесок, ни рубанков не надо. Я лучше лишний раз над письмами деда поплачу, вспомяну его. Столько лет прожили….

– Вот, бабуля, видишь окошечко на моём телефоне? Сейчас Вовка ещё одну «стамеску» пришлёт.

Бабушка с изумлением смотрела на окошечко. На нём появились буковки, складываясь в слова «КОЛЬКА ДУРЕНЬ!». Она в очередной раз была удивлена до испуга:« Что же это? Кто же в телефоне пишет?» – но вспомнила про Хоттабыча, и ей стало стыдно за свою «темноту», как называл это состояние её внучок. Хотела что-то спросить его, но внук уже увлечённо гонял по экрану компьютера нечисть.

Бабушка перекрестилась:«Разве можно детям такое в руки давать? Это же ночью приснись…. И разума лишиться можно. Разве можно вырастить нормального человека в таком обществе, если он с пяти лет спознался с нечистиками? За эти годы у него на экране все жители из страны «Белая горячка» побывали…»

И бабушка пошла на кухню.

Женщина согласна на любые жертвы, чтобы обратить на себя внимание даже тогда, когда ей кажется, что она этого не желает. Это получается уже независимо от неё. Просто искусство это даётся женщине с рождением. Только в разной степени. Обратите внимание на ребёнка: он ещё говорить не умеет, а улыбается так, что понятно по улыбке – это девочка, а не мальчик! Посмотрите в яслях, как изящно и даже изысканно она садится на горшок, если рядом уже сидит Вова или Лёша, или ещё кто-то из мальчиков. Обязательно уж повернётся попкой сперва к одному, после к другому, а, завершив этот ритуал, покажет им язычок и, гордо выпрямив стан, опустится на горшок и будет из-под ресничек наблюдать за впечатлением, произведённым на изумлённых мальчиков. А в детском садике она будет, с видом бывалой и много повидавшей женщины, долго крутится перед зеркалом, выискивая недостатки в своей одежде, причёске, личике и, не найдя их, скажет: «Ах, эти мужчины! Вечно им всё не так!» И томно отойдёт, капризно дёрнет носиком, скривит губки, прикроет на мгновение чуть-чуть глаза, а из щелочек глаз в мальчишек полетят стрелы Амура. В школе уже стрелы эти превращаются от простого выстрела до тяжелой артиллерии. От бантиков и косичек в начальных классах до сигаретки, вызывающе дымящей в тоненьких пальчиках и до вызывающе торчащей из портфеля бутылки пива. А если это весна – тут и голый пупок с золотыми безделушками, юбочка, не шире солдатского ремня, из-под которой видны все её мысли. А если девочка вошла в возраст, тут, как говорится, туши свет. Всей своей смазливой и до неузнаваемости измазанной физиономией она, не больше, не меньше, устремлена в любовь. Всё своё стремление она озвучивает разухабистым матом, от которого шарахаются мальчишки и прохожие, и жестами, вызывающими соблазн даже у мужчин, облачённых в рясу. Подрагивание тела и вся её походка говорят, что она вот-вот сгорит от любовного нетерпения…А когда она, всё испытав и всё поняв, разочаровалась в жизни и мужчинах, ей остаётся только бегать с сумками, обгоняя автобус, чтобы сесть в него на остановке. Уже не замечая ни кого, ни кем не увлекаясь, помня только о том, что пора чем-нибудь травануть надоевшего мужа-пьянчугу, она и тут, по инерции, пытается поправить парик, одёрнуть юбку. Роняя свои кошёлки, и только втиснувшись в автобус, женщина вспоминает, что ей уже ничего не надо от мужского пола, и глядит на мужчин взглядом палача, поправляющего голову приговорённого (чтобы было сподручней отхватить с первого раза, с первым взмахом топора)…Вот она уже годится только на то, чтобы пропагандировать по телевидению морщины. На последнем издыхании, готовясь испустить дух, она посмотрит – нет ли рядом мужчины и хорошо ли уложено её тело. И глядя смерти в глаза, она переживает не от страха перед смертью, а оттого, что смерть – не мужчина.