"Как он мог с такой силой швырнуть нож?" - невольно подумал я и спросил Раису Петровну:
- А где профессор?
Она каким-то извиняющимся тоном ответила:
- С утра оперирует, и Мария с ним. Сейчас у него как раз тяжелая полостная операция.
Они возились с Павликом долго. За это время пришла тетя Клава, ворча, забрала вещи Дмитрия Антоновича и куда-то унесла их. Потом вернулась и перестелила постель. Через некоторое время они со Степой ввезли в палату каталку с Кузьмой Ивановичем, осторожно положили его на свежезастланную постель, приладили сбоку бутылку с катетером.
Кузьма Иванович сказал, как-то вымученно улыбаясь:
- Ну как, принимаете в свою компанию? Вот I Дмитрий Антонович просил поменяться,-оглядевшись испуганно, вздохнул и замолчал. Он был робок, этот старый бобыль, вагоновожатый. А я невольно
г
подумал: "В том, что Дмитрий Антонович попал на койку бывшего раввина, есть, несомненно, ирония судьбы".
...Через некоторое время послышалось хриплое, со свистом дыхание Павлика, но его глаза оставались закатившимися. Раиса Петровна отерла пот с его лица, а потом и со своего и, ни к кому не обращаясь, сказала:
- Кажется, из шока удалось вывести.
Мы молчали. Она вышла, оставив возле Павлика бледную Галю. которая изо всех сил сдерживала слезы.
Прошел еще томительный час, а может быть, и больше, когда в палату стремительно вошел Лев Исаакович в сопровождении Марии Николаевны. Лицо его было еще полузакрыто марлевой повязкой, на белом халате виднелись свежие пятна крови.
"Точь-в-точь "убийца в белом халате" с недавних карикатур",-с каким-то ужасом и насмешкой подумал я.
Лев Исаакович сбросил одеяло с Павлика. Быстро своими сильными пальцами отцепил с одной стороны проволоки каркаса и отогнул их. Я взглянул на тело Павлика и, сознаюсь, едва не потерял сознание. Лев Исаакович что-то там делал, время от времени негромко разговаривая с Марией Николаевной. Потом он сказал:
- Позвоните мне домой, скажите, что я задержусь.
Случай очень тяжелый.
- Слушаюсь, товарищ полковник медицинской службы,-ответила Мария Николаевна и вышла из палаты. Так к Дунаевскому еще никогда не обращались. Я удивился, но и обрадовался. Очень тяжелый случай, это, конечно, серьезно, но ведь это еще не конец, значит, есть надежда.
Наступил вечер. Ярко горела лампочка под потолком и другая на треножнике, принесенном Марией Ни
колаевной и поставленном возле кровати Павлика. Наступила ночь, но никому из нас было не до сна.
Вдруг я услышал голос Павлика: "Чего вы там колдуете, профессор?"-И сдержанный ответ Дунаевского: "Держись, солдат, держись".
Он тоже впервые так обратился к Павлику, и я снова не понял, что за этими воинскими обращениями стоит.
Только в два часа ночи Лев Исаакович, сказав Марии Николаевне: "Еще морфий и пост на всю ночь", вышел из палаты, и скоро мы услышали затихающий шум мотора его "Победы".
Мария Николаевна сама осталась у постели Павлика, то считая его пульс, то еще что-то делая, и ей помогал Марк Соломонович с запавшими, потухшими глазами.
Я уснул только под утро, а когда проснулся, то с радостью увидел, что каркас и одеяло на кровати Павлика находятся на привычном месте, а сам он, хотя и еще более побледневший, дышит спокойно и осматривается, как будто впервые попал в нашу палату. Возле кровати на стуле дремал Марк Соломонович, прислонив к стене свою большую голову.
В палату вошла как всегда статная, свежая, словно сразу после купания Мария Николаевна, сказала строго и ласково:
- Сначала градусники, а потом идите умываться, гвардейцы,-и подошла к кровати Павлика.
Никто из нас в то утро не гулял по саду. Около - часа дня пришел Дунаевский, как обычно сдержанно поздоровался со всеми, обошел каждого, довольно долго пробыл у посте/ш Павлика и, дав указание сопровождавшей его Раисе Петровне и дежурной сестре Любе, вышел. Я пошел следом за ним и в коридоре негромко спросил:
- Лев Исаакович, как с Павликом?
Он сухо ответил:
- Я делаю все, что могу.-И ушел в другую палату.
Угнетенный, я вернулся к себе и услышал, как Павлик слабо, но зло кричит на Марка Соломоновича:
