стным ресурсам", которая начиналась примерно так:
"Почти ежедневно профессор Дунаевский извлекает из недр трудящихся много разнообразных камней высокой прочности. Они являются прекрасным строительным материалом. Между тем наш корпус, которому, наверное, уже больше ста лет, изрядно обветшал и нуждается в ремонте..." Атанас очень красиво нарисовал название газеты в рамке из развернутого к читателям стержня, на одном конце которого сверкало зеркало, а на другом сияла электрическая лампочка, сделал много смешных карикатур и рисунков.
В разгар работы над газетой меня вызвала в ординаторскую Раиса Петровна и строго спросила:
- Вы действительно затеяли выпускать какую-то стенгазету?
Я подтвердил.
- Как секретарь партбюро больницы, я запрещаю вам это делать.
- Вы очень хороший врач, Раиса Петровна, но вот секретарь партбюро вы неважный.
- Почему? -опешила она.
- Да потому, что вы нашей Конституции не знаете. У нас свобода печати, тем более стенной. А не верите, что это орган больных, пройдите по палатам, порасспросите.
Обескураженная Раиса Петровна замолчала. Однако через минуту совсем другим тоном сказала:
- Вы меня там высмеивать не будете, Георгий Борисович? Помните, как я вам делала цистоскопию и вообще?..
- Раечка,-ответил я демагогически,-то вы как партийный секретарь попытались меня запугать, то хотите оказать моральное давление на свободную прессу. Не знаю. не знаю. Редколлегия рассмотрит ваше заявление,-и, видя, как она помрачнела, добавил:-Впрочем, обещаю замолвить за вас словечко.
Газета получилась что надо. Мы с торжеством вы
весили ее в небольшом вестибюле у входа в корпус.
Все ходячие больные, весь свободный персонал корпуса собрались там и читали ее. Так как протолкнуться к стенгазете было трудно, то близстоящие громко читали все, что там было написано. Когда но время обеда вестибюль опустел, в него крадучись вошла Раиса Петровна, явно не с добрыми намерениями, хотя я и сдержал свое обещание по отношению к ней.
- Как вам не стыдно, Раиса Петровна,- пресек я злокозненные ее планы. Она покраснела и удалилась, но я понимал, что дальнейшие покушения на гарантированную нам сталинской Конституцией свободу печати весьма вероятны. Я попросил Владимира Федоровича вместе со Степой, в очередь со мной, подежурить у газеты, пока не уйдут врачи, что они сделали с флотской тщательностью. Газета продолжала пользоваться большим успехом. Посмотреть ее приходили и из других корпусов. Однако через несколько дней во время обхода Лев Исаакович спросил:
- Это вы редактор? - а когда я подтвердил, попросил:-Подарите мне, пожалуйста, эту газету. Она хороша, а кроме того, за мою практику это первый такой случай.
Отказать было невозможно. Я сам свернул газету в рулончик, перевязал его и передал Дунаевскому...
Мои ученики вернулись в экспедицию, и стало как-то тоскливо. А ведь до их отъезда я был в радостном возбуждении от того, что я уже хожу.
Как раз когда Лев Исаакович снова улетел куда-то на три дня, к нам поступил новый больной, пенсионер Кузьма Иванович. Места в палатах не было, и его положили в нашем и без того тесном коридоре. У него была гипертрофия предстательной железы, мочевой пузырь оказался напрочь закупоренным, и это причиняло ему все возрастающие боли. Однако он лежал в коридоре на, так сказать, ничейной территории, и никому из наших и без того замотанных врачей не хо
телось им заниматься, хоть мы не раз об этом просили. Весь вечер и ночь он стонал, а наутро встал, надел шлепанцы и как был, в кальсонах и серой больничной рубахе, вышел из корпуса.
- Вы куда, Кузьма Иванович?-спросил я.
- Сил моих больше нет,- горестно ответил он,- залезу на крышу и кинусь вниз. Уж лучше помереть, чем терпеть такие мучения.
Я тут же сказал об этом Раисе Петровне, и она, бросив все, вместе со мною выскочила на улицу. Кузьма Иванович медленно поднимался по железной пожарной лестнице, которая находилась у торцовой стены нашего корпуса.
- Вы что, с ума сошли?-закричала Раиса Петровна.- Спускайтесь. Мы все сделаем как надо.
Однако Кузьма Иванович продолжал упорно, хотя и очень медленно, лезть наверх. Один шлепанец с него свалился, и желтая пятка с потрескавшейся кожей сверкала в лучах утреннего солнца. В отчаянье Раиса Петровна полезла за ним, перемежая клятвенные обещания помочь с призывами к его сознательности. Но Кузьма Иванович только молча лягал ее босой ногой.
