Но герцог не уходил. Он не тронулся с места.
– Сир, я прошу свободы для узников, – повторил он.
Он вдруг увидел, что самообладание вот-вот покинет короля.
– Разве вы не поняли, что мы с маркизой хотим остаться одни?! – грозно воскликнул король. – Чего вам здесь, собственно, еще нужно?
Герцог на миг оцепенел. Но в ту же секунду в нем вскипел гнев.
– Мне очень жаль, сир, что я не явился перед вами в траурном платье, как некогда маркиз де Монтеспан явился перед вашим предшественником.
Лицо короля сделалось серым, как пепел, смертельно раненная гордость его коршуном взвилась вверх.
– А помните ли вы, сколько времени маркиз де Монтеспан после этого провел в Бастилии? – спросил он ледяным тоном. – Нет, вы не помните. Ну что ж, у вас будет возможность как следует подумать об этом. – И, повернувшись к маркизе: – Я слышал, сударыня, вам отказывают в абсолюции, настаивая на вашем отъезде из Парижа, – я не стану чинить вам препятствий – поезжайте туда, где Церкви угодно вас видеть.
С этими словами король, не прощаясь, покинул опочивальню. Когда за ним закрылась дверь, маркиза в изнеможении опустилась в кресло и закрыла лицо своими маленькими ручками, ставшими вдруг такими бессильными.
– Это конец… – выдохнула она. – Это конец. Ах, зачем вы заговорили о маркизе де Монтеспане!
– Я должен был заговорить о нем много лет назад, Ренет, – ответил герцог. – Я должен был помочь тебе защитить нашу любовь. Но я не помог тебе. Я принял участие в этой постыдной сделке. Прости меня!
Он вновь невольно перешел на «ты», но она не замечала этого, продолжая причитать:
– О, эта проклятая поездка в Эг-Морт! Я сразу почувствовала перемену, как только вы вернулись. Что же там с вами могло произойти?
– Произошло вот что, Ренет, – отвечал герцог, – Я встретил там человека, который за правду своей жизни пожертвовал всем и готов терпеть любые страдания, в то время как мы пожертвовали правдой нашей жизни ради внешнего успеха и блеска. Но с этим навсегда покончено – разве ты сама не чувствуешь освобождения?
– Освобождения? – повторила она, как эхо. – Освобождения?.. Да неужели ты не понял, что имел в виду король, говоря о Бастилии?
– Понял, – серьезно ответил он. – Я все понял. – Произнося эти слова, он с удивлением обнаружил, что страх перед заточением исчез.
Она изумленно смотрела на него широко открытыми глазами.
– Король не пощадит тебя! – запричитала она вновь. – Я знаю его, он всегда ненавидел тебя, потому что знал о том, что было между нами!.. Ах, все, что он делал для меня ради тебя, родилось из этой ненависти, постоянного чувства, что он должен платить тебе неустойку за утрату меня, – ведь он слишком горд, чтобы просто отнять меня у другого. Теперь, когда он отрекся от меня, он не станет утруждать себя излишней деликатностью. Ты должен уехать! И немедленно, если хочешь вовремя добраться до границы.
– Да, я сегодня же отправлюсь в Эг-Морт, – спокойно произнес он.
– В Эг-Морт?! – вскричала она в ужасе. – Ты хочешь отправиться в Эг-Морт? Да неужели же ты не понимаешь, что потеряешь последние крохи драгоценного времени?
– Напротив, – ответил он. – Я как раз и хочу использовать последние крохи драгоценного времени.
Она смотрела на него в немом ужасе. Потом взгляд ее изменился – еще час назад эта перемена лишила бы герцога рассудка, но мир за этот час неузнаваемо преобразился. Маркиза вдруг бросилась к нему на грудь.
– Не покидай меня! – молила она. – Ведь я, в сущности, всегда любила только тебя одного!
Он мягко высвободился из ее объятий.
– Ренет… – сказал он. – Туда, куда лежит мой путь, я не могу тебя взять. Я могу лишь простить тебя, как и ты должна простить меня.
Мы приближаемся к концу этой истории, о котором, однако, следует говорить с особой осторожностью, так как смысл последних событий был очень по-разному истолкован, чтобы не сказать – искажен.
Поездка герцога была похожа на бегство: он воспользовался самым невзрачным экипажем, отказался от какого бы то ни было сопровождения и ехал только ночью.
Как и в прошлый раз, он приблизился к злополучной тюрьме Эг-Морта ранним утром. Башня возвышалась над унылой местностью, угрожающе подняв свою вершину к небу, и казалась еще более мрачной и отталкивающей, чем тогда. Но на сей раз герцог ощутил вдруг тихую симпатию к этой скорби, объявшей все вокруг. Чувство внутренней принадлежности к ней исполнило его, он готов был принять ее – и готовность эта уже почти переросла в какую-то таинственную радость.
