– Не плачь, – услышала над собой ясный спокойный голос. – Я жив.
Сверху вниз на неё смотрел Максим. Хорошо, что она нащупала спиной стену и сползла по ней на ступеньку – иначе расшиблась бы насмерть.
– Мам, дай, пожалуйста, кровоостанавливающие салфетки, – просто попросил он. – Пришлось себя немного порезать, чтобы не вызвать подозрений.
– Жив! Господи, жив!.. – взрыдала она. – И ребята живы?!
– Они оказались глупы и доверчивы, как кролики. – Сын утирал окровавленный лоб, озабоченно рассматривал запачканную руку. – Я, одному за другим, подкидывал им мысль, что маньяк находится среди нас – заметь, я не лгал. И они охотно поверили в триллер про Чужого и по очереди рьяно помогли мне нейтрализовать друг друга! Это было так любезно с их стороны.
– Значит, это ты… С самого начала делал зло. Зачем?!
– Зло не имеет объяснения, – нехотя, буднично сказал Максим. Он устало опустился на корточки, свесив натруженные сильные, молодые руки. Рядом бережно уложил нож в каких-то засохших бурых ошмётках, и то и дело поглядывал на него.
– Зло бесконечно и бессмертно. Оно зародилось вместе с человеком и уйдёт вместе с человеком. Требовать, чтобы не было зла – то же самое, что требовать исчезновения человечества. Бороться со Злом бессмысленно, ибо оно не существует в природе как самостоятельное явление. Зло всего лишь олицетворяет отсутствие чего-либо, в данном случае – Добра. Как, допустим, темнота – ни что иное, как отсутствие света. Холод – суть отсутствие тепла. Смерть – суть отсутствие жизни… Без смерти не будет жизни. Без зла будет выхолощено понятие самого добра, ибо ему нечему будет противостоять. Таким образом, я способствую порождению Добра.
– Откуда в тебе столько безжалостности?!
– Странно жалеть то, чего нет. Жалеть нужно живых. Тех, кого наметила судьба – их уже нет, это полуфабрикат. Я вывел теорию: человек умирает ещё до своей смерти. Я смотрел в их глаза. Это были мёртвые глаза. Мне лишь оставалось довершать дело до логического конца. Я смертельно устал от миссии довершать дела, мама. А впереди ещё столько дел, – пожаловался он, как ребёнок. Так, бывало, он подбегал к ней маленьким и подставлял тёплую вихрастую голову – чтобы подула и погладила.
Ветер, залетевший в оконный провал, подхватил, опрокинул, загремел покатившимся пустым термосом. Мы обе вздрогнули.
– Я знаю одно: мой мальчик страдает. Он, такой тонкий и впечатлительный, не выживет в тюрьме… Но вы слышали: убийства продолжаются? – оживилась она. – Они доказывают: мой мальчик не виноват!
– Это слухи.
Она топнула ножкой:
– Не слухи! Не слухи! Настоящий маньяк находится на свободе! И только продолжающиеся аналогичные преступления обеспечат моему сыну алиби. Судьи поймут ошибку и оправдают его. Поймите: я мать, – жарким шёпотом, сообщнически сообщила она. – Вы на моём месте поступили бы так же. Кто, кроме меня, поддержит моего мальчика? Я просто обязана, обречена продолжать его дело. Я честно предупреждала вас, что не стоило сюда приходить.
Я плохо понимала её – у меня кружилась голова, частил пульс: явно подскочило давление. Женщина сочувственно вгляделась в моё лицо. Поправила на озябшем носике очки, жалко, заискивающе улыбнулась:
– Вам плохо? Это действие кофе с транквилизатором, – она разжала кулачок, показала весело поблёскивающие разноцветные, как драже, «антиманьячные» капсулы. – Вот. При случае набрала впрок… Прилягте тут, где чище. Потерпите немножко, – попросила она извиняющимся тоном. – Вам не будет сильно больно, обещаю. Я никого зря не мучаю. Ровно столько, чтобы воспроизвести почерк маньяка. И не бойтесь смерти: поверьте, она покажется вам самой мягкой, самой ласковой и желанной подушкой.
Она не спеша расстелила газетку, прижала её по краям кусками кирпича. Раскрыла сумочку и деловито принялась раскладывать что-то вроде содержимого маникюрного набора: пилки, кусачки, кривые пинцеты, острые блестящие ножнички. Она даже рассеянно замурлыкала под нос. Вот поправила съехавшие очки и задумалась над выложенными на газетку инструментами, как глубокомысленно задумывается хозяйка над вынутым из духовки пирогом.
