Голубые глаза маршала соперничали твердостью с темными камнями Оплота. Контраст между непреклонностью этого взора и мягкостью обтекавших гибкое, мускулистое тело зеленых шелков вызывал в памяти снежных барсов, крадущихся по кряжам Крыши Мира.
Креслин склоняет голову, снимает зеленую кожаную безрукавку и, бросив ее на кровать, говорит:
— Я буду готов через минуту.
— Спасибо.
Она отступает и удаляется в свои покои. Но тяжелая дубовая дверь остается открытой.
Креслин бросает фланелевую рубашку рядом с жилетом и стягивает кожаные штаны.
— А это еще откуда? — Гален указывает на тоненький красный шрам под левой рукой консорта.
— Упражнялся с клинком… Откуда же еще?
— Милостивый господин, а знает ли маршал?..
— Знает, знает… И не может ничего возразить против того, чтобы я умел позаботиться о себе…
Креслин с недовольной гримасой натягивает на мускулистые ноги шелковые брюки.
— Я твержу ей одно и то же: если меня считают слишком чувствительным, значит, мне следует упражняться еще больше. Она качает головой, но запрещать — во всяком случае, пока — не запрещает. Порой мне приходится расточать улыбочки, но по большей части удается обходиться доводами рассудка. Я хочу сказать… Сам посуди, куда бы это годилось, не умей сын самой грозной воительницы Закатных Отрогов отличить один край клинка от другого?
Гален вздрагивает, хотя в комнате не холодно.
Креслин надевает рубашку и расправляет ее, глядя в зеркало.
— Милостивый господин… — набирается храбрости Гален.
— Что, Гален? Какая-нибудь складка легла не так?
Руки Галена умело поправляют воротник и скрепляют его полученной от маршала изумрудной брошью, оправленной в серебро.
— Еще и это? Я прямо как раб в ошейнике!
Гален молчит.
— Ладно. Коль скоро приходится чтить это, пропади оно пропадом, Предание, то я и есть невольник.
— Милостивый господин… — испуганно шепчет Гален, наполовину поднеся палец ко рту.
— Креслин, ты готов? — доносится из-за двери.
— Да, милостивая госпожа. Осталось только взять клинок.
— Креслин!.. — растерянно восклицает Гален.
— Гален, на востоке каждый мужчина носит меч. Разве не так?
Ответом ему служит молчание. С едва заметной улыбкой на губах юноша застегивает на талии мягкий кожаный пояс, на котором крепятся ножны. А в ножнах клинок: короткий меч стражей Западного Оплота.
Креслин выходит из комнаты и, не обращая внимания на пристальный взгляд телохранительницы, присоединяется к маршалу. К своей матери.
Вместе они направляются к резным дверям — выходу из предназначенного для гостей крыла. Перед тем как ступить наружу, юноша занимает подобающее ему место — слева и на полшага позади матери.
— Креслин, — за обманчивой мягкостью голоса маршала кроется суровая непреклонность, — надеюсь, ты понимаешь, какова должна быть твоя роль?
— Да, милостивая госпожа. Мне подобает всех очаровывать, улыбаться как можно больше, а высказываться как можно меньше, да и то предпочтительно по мелочам. При случае можно спеть песню, но только одну и… не обидную. К оружию прикасаться разве что при возникновении смертельной угрозы, что весьма маловероятно. И никоим образом не обсуждать предмет и ход переговоров.
— Похоже, ты слушал наставления, — голос матери звучал сдержанно.
— Я всегда слушаю, милостивая госпожа.
— И то правда. Но не всегда слушаешься.
— Я наипокорнейший сын и консорт.
— Хм… постарайся оставаться таковым и впредь.
Во время этого разговора они пересекли прихожую и оказались в широком коридоре. Едва ли вышедший из отроческого возраста герольд встретил их, дабы сопроводить в трапезную дворца тирана.
Путь пролегает по еще более широкому переходу, где слева, за большими стеклянными окнами, виден сад-лабиринт. Проложенные между рядами остриженных кустов дорожки сходятся у пруда с фонтаном. Струи воды взлетают над находящимся в центре изваянием — статуей обнаженного, весьма одаренного телесно мужчины — и, ниспадая по дуге вниз, каскадом сбегают в пруд.
Глухая стена справа сложена из полированного бледно-розового гранита, добытого близ Западного Оплота. Вдоль стены, с промежутками примерно в три шага, развешаны гобелены в золоченых рамах со сценами из жизни древнего Сарроннина.
