Три влетели, три вылетели, грохот, дым, перерыв. И опять. Два влетели, потом еще два. Грохот, дым, шум двигателей возвращающихся машин.
Мы сидели, как зрители перед занавесом, который кто-то забыл поднять, хоть спектакль уже начался. Актеры входили на сцену и уходили с нее, а мы не знали, что там происходит. До нас долетали отзвуки разыгрывающейся за занавесом драмы, но об ее содержании и течении мы могли только догадываться.
Не было никакой возможности уйти отсюда. Военные успели уже перекрыть все дороги через горы в Ведено, в Чечню. Солдаты на постах вокруг Ботлиха не пропускали никого даже в аул Годоберди — якобы неподалеку от него шли бои. Нас должны были отвести туда аварцы, с которыми мы летели в пустом самолете из Москвы в Махачкалу. Аварцы жили в Годоберди, а на лето выезжали в Россию, где нанимались на стройки сезонными рабочими. Бросили работу, услышав по радио сообщение о партизанах из Чечни, которые пробрались за их межу. Аварцы возвращались в аул, чтобы дать отпор непрошеным гостям. По дороге ссорились друг с другом. Один из них считал, что автоматы надо купить на рынке в Махачкале, двое других убеждали, что нечего тратить деньги, наверняка оружие раздадут в ауле местные власти.
Однако с аварцами мы расстались уже в Ботлихе. Солдаты пропускали в село только тех, кто там жил, и мог подтвердить это каким-нибудь документом. Остальных приезжих отправляли в городок, а случалось, и в саму Махачкалу. Появились агенты спецслужб. Они стояли на постах у дорог, часами сидели в закусочных, где собирались местные жители и мы, приезжие. Бродили, вроде без всякой цели, по крутым закоулкам, останавливались в тени деревьев на площади перед мечетью. Подслушивали, приглядывались, крутились тут и там, запрещали все и везде, требовали показывать удостоверения личности, пропуска, разрешения, на которых вечно не хватало печатей — круглых, треугольных, квадратных.
Мы приехали не в то время и не в то место, что нужно. Как всегда.
Я вечно приезжал слишком поздно и чаще всего не с той стороны, с которой следовало.
За исключением счастливых случайностей и событий, которые можно было заранее предвидеть, я отправлялся в путь, только узнав, что что-то важное уже произошло. Отставал уже на старте, отчаянно пытаясь потом нагнать потерянное время. Редко удается быть свидетелем чего-то с самого начала и до конца, еще реже — увидеть все и по одну, и по другую сторону баррикад, получить полную картину события, опираться только на собственные наблюдения и впечатления. Остановиться совсем рядом с магической, невидимой линией не пересекая ее, линией, которая проводит границу между зрительным залом и сценой; с близкого расстояния увидеть лица героев драмы, каждую их гримасу, слышать не только их крики, но и каждый шепот, замечать каждый жест. Быть так близко от сцены, чтобы почувствовать себя хоть на минуту ее равноправным хозяином, но в то же время настолько далеко, чтобы можно было безопасно отступить. Не позволить ей увлечь себя, поглотить, не позволить, чтобы бесстыдное желание увидеть кошмар превратило зрителя и критика в действующее лицо спектакля, лишенное права вернуться в зрительный зал.
Решение выехать в Ботлих было ошибкой, которую совершили вполне осознанно почти все журналисты. Ну, на что можно было рассчитывать, прибывая на третий или четвертый день в осажденную местность, в стране, управляемой всевластными чиновниками и бездушными, жестокими агентами секретных служб? Партизаны не штурмовали городок, но остановились у самых его околиц. Так что нам не удалось описать ни драмы жителей осажденной крепости, ни триумфа ее захватчиков. Единственным, зато самым весомым аргументом в пользу Ботлиха было то, что именно здесь шла война, и сюда можно было относительно легко и быстро добраться.
Я знал, что нужно ехать в Чечню. В Грозный, Новые и Старые Атаги, оттуда свернуть на восток, в горы, добраться до Ножай-Юрта и Ведено, найти проводников, которые через перевал Харами довели бы меня до партизанского лагеря. А с ними можно было бы уже попасть и к видимой из Ботлиха, но недоступной горе Ослиное Ухо, где собственно шла война, и там убедиться, как она на самом деле выглядит, на себе почувствовать, что она из себя представляет.
