— Семейный? — спрашивал барон.
— Да, семейный. — Где семья?
— В России.
— Направо, остаешься свободным.
— Семейный?
— Да.
— Где семья?
— Здесь. Служить.
Или:
— Многосемейный? Освобождаешься.
В результате, несмотря на мобилизацию, русские и татарские сотни выступили из Урги в неполном составе. Лишь впоследствии, после первых боев с большевиками, они были доведены до нормальной численности за счет пленных красноармейцев. Кстати, как отмечали очевидцы тех далеких событий, все красноармейцы, включенные в состав дивизии, воевали исключительно хорошо, по словам H.H. Князева, «служили барону верой и правдой и ни в чем не заслужили упрека».
Ежедневно в Монголию из России пребывали десятки людей, спасавшихся от развязанного большевиками террора. Большинство из бежавших, способное к несению воинской службы, зачислялось в Азиатскую конную дивизию. Несомненно, что ГПУ с толком использовало сложившуюся ситуацию — среди потока эмигрантов практически невозможно было вычленить советских агентов, направленных с целью «разложения белогвардейских банд».
Не мог знать Унгерн и еще об одном, весьма немаловажном обстоятельстве — еще задолго до занятия Урги белыми войсками Богдо-гэгэн послал делегацию из семи человек в Советскую Россию и установил контакты с красными. В состав «великолепной» монгольской семерки входили Д. Сухэ-Батор, Д. Бодо, С. Данзан, Д. Догзом, Д. Лосол, Д. Чагдаржав и в будущем — друг и верный ученик товарища Сталина, маршал и диктатор Монголии X. Чойбал-сан. Связь с большевиками в окружении Богдо-гэгэна не прерывали и во время пребывания в Урге самого Унгерна. Тайные контакты с большевиками поддерживали также многие из влиятельных лам, охотно при этом бравших деньги у Унгерна, в частности Джалханцза-хутухта, владевший в Западной Монголии 28 монастырями и храмами и ставший премьер-министром нового правительства освобожденной от китайцев Монголии. Монгольские светские и духовные властители действовали в соответствии с известными принципами восточной дипломатии, выражением которых являлись лицемерие и двуличие, предательство своего союзника, приводившие в изумление даже поднаторевших в подобных «дипломатических играх» британцев. (Такими же мастерами двойной игры и закулисных переговоров проявят себя позже и китайские коммунисты, и арабские националисты, то есть все те, на кого будет делать ставку в своих геополитических планах уже советское руководство.)
С подобным восточным вероломством, проявленным китайцами, Унгерну уже довелось столкнуться во время боев у урочища Баян-гол в марте-апреле 1921 года. Окруженная белыми войсками группировка китайцев приняла предложение Унгерна сложить оружие. Начальник китайского отряда дал письменное согласие на капитуляцию, тем более что барон гарантировал своим словом сохранение жизни и личного имущества своих врагов, оставлял им перевозочные средства и продукты и даже давал конвой в пути для охраны от враждебных монголов. Тем не менее из-за невнимательности, проявленной отрядом чахаров, значительной части китайцев удалось ночью сняться из лагеря и бежать. Раздраженный до последней степени вероломством китайцев, Унгерн отдал приказ: «Догнать! Рубить без пощады всех стриженых (т. е. революционеров), но монархистов (с косами) не трогать!» Правда, то были гамины. Жизнь, однако, показала, что монголы также были готовы нарушать все возможные соглашения, если только это отвечало их интересам… Всего барон Унгерн раздал монгольским ламам не менее 150–200 тысяч золотых рублей, сумму для тех времен более чем солидную. Однако в перерасчете на общее количество служителей культа деньги, выделенные Унгерном, оказывались незначительными — всего в тогдашней Монголии насчитывалось до 150 000 лам. «Нужны были десятки миллионов рублей, чтобы купить душой и телом лам и сделать их послушным орудием в своих руках, — отмечал один из сподвижников барона. — Таких денег у генерала Унгерна не было… Ламы на 95 % плохо разбирались в «красных» и «белых», тянулись к более сильным русским, которые дадут им защиту от китайцев, да и денег у сильного больше». Ненавидевшие китайцев монголы также выражали свое недовольство гуманным отношением Унгерна к военнопленным-гаминам, защитой имущества остававшихся в Урге китайских купцов. Монголам было совершенно непонятно, почему они должны сражаться за освобождение далекой России от «красных русских» — коммунисты, большевики в тот момент являлись для монгольских кочевников далеким и отвлеченным понятием. Для самого же Унгерна Монголия продолжала оставаться плацдармом для развертывания полномасштабной борьбы за освобождение России от коммунистической власти.
