Натаниэль играл с ней, находя все новые точки, прикосновения к которым вызывали у нее особое возбуждение. Они тихонько переговаривались, постанывали от удовольствия, а иногда от удивления, а ночь шла, и иногда их эротические игры принимали неожиданные обороты.
Габриэль ощущала, что каждый дюйм, каждый изгиб ее тела был старательно изучен этим мужчиной, который умел так любить. Он знал, какие у нее мочки ушей, какие лодыжки, ямочки над ягодицами, пальцы, ногти. А потом графиня с такой же тщательностью принялась за изучение его тела, понимая, что нити, связывающие людей, так хорошо знающих тела друг друга, не так-то легко разорвать.
Их последнее слияние было волшебным – как будто соединились две сущности. Они вместе поднимались и падали в едином любовном танце, и ее кожа стала его кожей, и тела их стали неотделимы друг от друга, и стали они одной сутью, достигнув вершины наслаждения.
А потом, отдыхая, они лежали рядом, и гаснущие звезды известили мир о начале нового дня. Надо было возвращаться к реальной жизни, полной опасностей и грязных тайн.
Он не занимался любовью с тех пор, как Элен была беременной. Беременность так изматывала ее, что она головы не могла оторвать от кресла. А то, что после ее смерти было у него с другими женщинами, нельзя было назвать любовью, поэтому не раз этой ночью он вспоминал Элен. У него было такое чувство, – как будто внутри него растаяла глыба льда, и он обрел умиротворение.
Но он не мог не думать о женщине, которая была бы сейчас жива, если бы не он. У Элен было три выкидыша, прежде чем она смогла выносить Джейка и отдать за него свою жизнь. А лорд Прайд так и не подумал о том, что надо быть осторожным. Он ждал, что его жена станет матерью его ребенка; и она приняла это как должное. К тому же Элен была не из тех женщин, которые говорят «нет» мужчинам – она не могла изменить своему слову. Прайд знал все это и должен был подумать, понять, должен был, в конце концов, принять решение за них обоих. А вместо этого…
Женщина, лежащая подле Натаниэля, приподняла голову и посмотрела на него. Рыжие кудряшки темнели на белой батистовой наволочке, щеки пылали. А Прайд вспоминал, как кровь все текла и текла из Элен, до тех пор, пока она не рассталась с жизнью.
– В чем дело, Натаниэль? – спросила Габриэль, поднимаясь. – Что такое?
Она не была виновата. Она искушала его, и он поддался соблазну. Эта мысль так разозлила его, что Прайду захотелось наброситься на графиню с кулаками, наказать ее за собственную слабость, но он едва сдержал себя и смог говорить если не с теплотой, то хотя бы не с открытой враждебностью.
– Ночь прошла, – произнес он, опустив ноги на пол, потягиваясь и зевая. – Тебе пора возвращаться к себе, пока горничные не встали.
Габриэль на мгновение остановила на нем взгляд своих прищуренных глаз. Что-то сильно обеспокоило лорда Прайда. Она слишком хорошо изучила его за эту ночь, чтобы не понять этого. Но даже после того, что между ними было, она не имела права, да и не хотела, выпытывать, в чем дело. У нее было лишь одно дело, связанное с лордом Прайдом. А если им было так чудесно вдвоем – что ж, хорошо. Но на этом близость закончена. Большего быть не могло.
– Ты прав, – согласилась она. – Светает. Мне, наверное, лучше вылезти через окно, чтобы меня никто не увидел.
– Что? – вскричал он. – Только через мой труп!
Габриэль наклонила голову тем движением, которое приводило его в бешенство:
– По-моему, это чересчур, сэр. Это будет лишняя жертва.
Его губы скривились:
– Ведьма! Надевай свою одежду и уходи через дверь.
Он подобрал ее вещи.
– Держи! – бросил он их ей.
Вещи полетели в графиню: рубашка, брюки, чулки и ботинки. Габриэль поймала их на лету, а Натаниэль не смог не залюбоваться тем, как грациозно она изогнулась и вытянулась, чтобы поймать одежду. Но тут он снова вспомнил Элен. Ему захотелось отвернуться и не смотреть, как Габриэль надевает брюки, застегивает рубашку, но он не смог этого сделать. Его глаза были широко раскрыты, как будто кто-то держал его веки и не давал им закрыться.
К его облегчению, Габриэль не проявила ни малейшего желания задерживаться у него. Впрочем, она и не была похожа на ту нежную женщину, что провела с ним ночь, и даже не поцеловала его на прощание.
