Билль стал законом, и ко времени начала нашей истории было постановлено, что отныне в барчестерской богадельне будут содержаться двенадцать стариков (один шиллинг четыре пенса на каждого в день), что будет построен дом для двенадцати старух (один шиллинг два пенса), в богадельне будет экономка (семьдесят фунтов жалованья и квартира), эконом (сто пятьдесят фунтов жалованья) и, наконец, смотритель (четыреста пятьдесят фунтов жалованья), который будет заботиться о духовных нуждах стариков и старух, а также о телесных — но уже только стариков. Как прежде, отбирать пансионеров должны были епископ, настоятель собора и смотритель, епископ же назначал и штат. О том, что смотрителем должен быть регент собора, и о правах мистера Хардинга не было сказано ни слова.
Однако о реформе объявили только через несколько месяцев после смерти старого епископа, когда его преемник занялся делами епархии. Новый закон и новый епископ были среди первых детищ нового кабинета, а вернее, кабинета, который лишь на краткий срок уступил власть соперникам. Епископ Грантли, как мы видели, умер как раз в конце этого срока.
Бедняжка Элинор Болд! Как идет ей вдовий чепец и серьезность, с какой она исполняет новые обязанности. Бедняжка Элинор!
Бедняжка Элинор! Признаюсь, Джон Болд никогда мне не нравился. Я считал, что он недостоин такой жены. Но она думала иначе. Она принадлежала к тем женщинам, которые льнут к мужьям подобно плющу. Это не обожание, ибо обожание не признает в своем идоле недостатков. Но как плющ следует всем искривлениям ствола, так Элинор чтила и любила даже недостатки мужа. Когда-то она объявила, что отец в ее глазах всегда прав. И так же стойко она была готова защищать худшие черты своего супруга и повелителя.
Женщине было легко любить Джона Болда: он был нежен, заботлив, мужествен, а его самоуверенность, не подкрепленная талантами, его неосновательное утверждение своего превосходства над ближними, которые так раздражили знакомых, не роняли его во мнении жены. Если же она и замечала недостатки мужа, его безвременная смерть изгладила их из ее памяти. Она оплакивала его, как совершеннейшего из людей; после его кончины она долго отвергала всякую мысль о возможности счастья, не могла слышать соболезнований, и ее единственным облегчением были слезы и сон.
Но господь укрывает стриженую овечку от ветра: Элинор знала, что носит в себе живой источник иных забот. Она знала, что скоро у нее будут новые причины для счастья и горя, невыразимой радости или тяжкой печали — как повелит в своем милосердии бог. Сначала это только усугубило ее муки. Дать жизнь сироте, лишенному отца еще до рождения, растущему у покинутого очага, питаемому слезами и стенаниями, брошенному в жестокий мир без отцовской заботы! Разве это могло ее радовать?
Но постепенно в ее сердце возникла любовь к новому существу, и она уже ждала его с трепетным нетерпением юной матери. Через восемь месяцев после смерти отца на свет появился второй Джон Болд, и хотя человеку не должно обожествлять себе подобных, будем надеяться, что обожающей матери, склонявшейся над колыбелью малютки, лишенного отца, был прощен ее грех.
Не думаю, что стоит описывать здесь характер мальчика и указывать, насколько недостатки отца были смягчены в нем достоинствами матери. Это был прелестный младенец, как и положено младенцам, а его дальнейшая жизнь интересовать нас здесь не может. Мы пробудем в Барчестере год, самое большее два, и биографию Джона Болда младшего я оставляю другому перу.
Но младенец он был безупречный, и этого никто не отрицал. “Какой он душка!” — говорила Элинор, когда, стоя на коленях у колыбели, где спало ее сокровище, она обращала к отцу юное личико, обрамленное вдовьим чепцом, и на ее прекрасные глаза навертывались слезы. Дед с радостью подтверждал, что сокровище — душка, и даже дядя-архидьякон соглашался с этим, а миссис Грантли, сестра Элинор, повторяла “душка!” с истинно сестринской энергией; Мери же Болд... Мери была второй жрицей этого божества.
Да, младенец был прелестный: охотно ел, весело ловил ножки, стоило его распеленать, и не захлебывался плачем. Таковы высшие достоинства младенцев, и наш обладал ими в избытке.
