– Все-таки почище! – отозвался Мишка.
Вокруг горящего костра было темно, как у бабушки в погребе. Антошка никогда не был ночью в поле, если не считать ночного похода в лес. Где-то фыркали лошади. Да Петька понукивал их баском.
– Петька, – крикнул дядя Митя, – хватит возиться-то, потом на лошадей посмотрим. Иди сюда. – Дядя Митя вдруг поднялся. – В село схожу, курево забыл. Петь, ты тут за старшего будь.
Пастух ушел, из темноты вышел Петька.
– Готова? – баском спросил Хлыщ. – Давай, выкатывай, первая мне.
– И мне, как самому маленькому, – пискнул Валерик, – а то вдруг засну?
Мишка из горячей золы вытащил первую картофелину, черную и обгоревшую.
– Не обожгись, малявка! – Петька разломил дымящуюся картофелину пополам. Одну половину дал Валерику. – Ешь!
Губы, щеки и нос у Валерика сразу стали черными от угля и пушистыми от серой золы. Толстые горячив скорлупки дымились, а внутри была белая, чуть хрустящая, картошка.
– Как вкусно! – сказал Антошка, обжигаясь. – Никогда такой не ел. – Все с аппетитом уплетали, прикусывая соленым огурцом и черным хлебом.
– Ешьте, картошки много, – Петька Хлыщ махнул рукой в сторону картофельного поля.
– А курица? – вспомнил Валерик.
– И до твоей курицы доберемся! – засмеялся Барбоскин. – А ты, Валерик, как черт чумазый. Видела бы тебя твоя бабушка.
– И ты, Андрюша, очень перепачкался. Хочешь, возьми мой носовой платок?
– Дачник ты, Валерик! Какой сейчас платок? Во! – И Барбоскин прошелся щеками по рукаву слева направо, справа налево.
– И я так хочу! – заявил Валерик и вытерся рукавом.
Потом съели курицу, потом вареные яйца, потом апельсины. Когда все наелись, Валерика накрыли ватником и велели ему спать. Он так и сделал. Ребята сидели вокруг костра, подбрасывали смолистые сосновые ветки и еловые лапы. Золотые искры взлетали вверх и гасли высоко-высоко в небе.
– А что такое искры? – спросил Антошка. Но никто не ответил. – Как здорово, – снова сказал Тошка, укладываясь на толстой подстилке.
– Ага, – отозвался Мишка. Мишка снял сапоги и вытянул ноги.
– Не спали! – пробасил Петька. – Босиком с обуглившимися пятками к мамке потопаешь. Я, пожалуй, на лошадей погляжу.
А неутомимый Барбоскин все подкидывал и подкидывал в костер ветки.
– Не ходь! – из темноты вышел дядя Митя. – Я проверил. Как вы тут?
– Ешьте, – предложил Мишка, – еще испечь можно.
– Сыт, дома щей похлебал, – пастух уселся у костра. – Да вы спите, ночь ясная, дождя не будет.
– А волки?
– Волки, Антон, зимой. А сейчас их нет. – Пастух закурил.
– Дядя Митя, а мы корону нашли.
– Не корону, а миноискатель.
– Где же? – дядя Митя подгреб угли.
– А за болотом, в лесу, на горе, – Мишка сел. – Там траншей сколько! И землянка.
– Передний край, – тихо молвил пастух, – много солдат наших полегло. Не одна сотня, что у дороги, под обелиском там лежит. Но и фашистов хорошо побили, в болоте топили. Болота там непроходимые. Гиблое место. Пропасть можно. Не ходите туда.
– Обелиск такой маленький, а под ним столько людей захоронено? – усомнился Петька. – Ты, дядя Митя, ничего не путаешь?
– А чего путать? Сам мальчонкой был. Мы их и хоронили. Много молодых. Один, помню, красивый, черненький, с усиками, а грудь – разорвана. Страшно, ребята, вспоминать. А луна-то, гляньте, какая из-за деревьев выглядывает.
– Как блин, – сказал Антошка.
– Не блин, а алюминиевая тарелка. И тогда, дядя Митя, луна светила? – спросил Барбоскин.
– И луна была и солнце! И звезды те же. А вот люди?.. И те, и уже другие народились. Немного старых солдат осталось да вдов. А еще меньше матерей тех солдат. Беречь их надо.
– Надо, – согласился Петька. – Деда Прохора, бабу Мотю. В войну они партизанами были.
– А я и не знал! – удивился Барбоскин. – Вроде знал да забыл. Дядя Митя, а вы в войну играли?
– До войны, ребята, играли. А в войну не до того было. Мальчишки ведь в деревне за мужиков работали. Приходилось. Кому же еще? Дети и бабы да старые люди. И пахали, и сеяли, и картошку сажали. И лес валили. Твоя вот, Антон, бабушка Таня всеми ребятами и верховодила. Маленько старше нас была, а командир! Все ее слушали. А ты слушаешься ее?
