Краглер. Полегчало ли ему? Утешься, Брат Пивной Бочонок, и скажи: такого не бывает.
Августа. Ты выпей сам.
Пьяный брюнет. Разве здесь не говорили о вашем племяннике?
Краглер. Разве свинья что-нибудь значит для Господа Бога, сестра Проститутка? Ничего.
Пьяный брюнет. Только не в этой пивной.
Краглер. Как же иначе? Разве можно отменить армию или Господа Бога? Разве можешь ты, господин красный, отменить пытки, и такие пытки, которым люди обучили самого дьявола? Ничего этого ты не можешь отменить, но ты можешь разливать шнапс. А потому пейте, и заприте дверь, и не впускайте сюда ветер, который тоже зябнет, а подбросьте в печку дров!
Бультроттер. Хозяин говорит, что с тобой обошлись немножко несправедливо, но все это перемелется.
Краглер. Перемелется ли? Ты сказал «несправедливо», брат мой красный? Но что это за слово? Люди придумывают вот такие мелкие словечки и пускают их на воздух, как пузыри, чтобы потом можно было спокойно лечь спать, потому что так и так все перемелется. И большой брат бьет меньшого по морде, и жирный снимает жирную пенку с молока, и все порастет быльем.
Пьяный брюнет. Как насчет племянничка? О котором здесь не говорят!
Краглер.
И псы схоронили беднягу,
От имени местных собак
Поставили камень могильный,
На котором написано так:
«Яйцо у повара слямзил»…
А потому устраивайтесь поуютнее на этой маленькой звезде, здесь холодно и чуточку темно, господин Красный, и мир слишком стар для лучших времен, а на небе, мои дорогие, все квартиры уже сданы внаем.
Мария. Что же нам делать? Он говорит, что хочет идти в газетные кварталы, там заварилась каша, но что там такое, в газетных кварталах?
Краглер. В бар «Пиккадилли» едут дрожки.
Августа. И на дрожках — она?
Краглер. И на дрожках — она. У меня совсем обыкновенный пульс, можете пощупать. (Протягивает руку, пьет вместе с остальными).
Мария. Его зовут Андре.
Краглер. Андре. Да, меня звали Андре. (Все еще трогает свой пульс с отсутствующим видом).
Лаар. Это были сосенки, совсем невысокие.
Глубб. А вот и камень начал бормотать.
Бультроттер. И ты торговал ими, глупая голова?
Лаар. Я?
Бультроттер. Это насчет банка. Очень интересно, Глубб, но только не в этом баре.
Глубб. Вас оскорбили? Но ведь вы можете владеть собой. Отлично, пусть другие владеют вами. Будь спокоен, когда они сдирают с тебя кожу, артиллерист, иначе она лопнет, а другой у тебя нет. (Моет стаканы). Да, вы немножко оскорблены. Вас рубили на мясо саблями, расстреливали из пушек, слегка обгадили и немножко оплевали. Ну, и что ж тут такого!
Бультроттер (кивает на стаканы). Зачем еще мыть их, они и так чистые.
Пьяный брюнет. Умой меня, господин, чтобы я стал белым! Умой меня, чтобы я стал белым, как снег!
(Поет).
Убиты все мои братья,
Курилка живет, как и встарь.
Я был красным, хотел бунтовать я
В ноябре, а нынче январь.
Глубб. Ну, и хватит.
Августа. Вы трусы!
Продавщица газет (в дверях). «Спартак» в газетных кварталах! Красная Роза держит речь под открытым небом в Тиргартене! До каких же пор будет бунтовать сволочь? Где же армия? Десять пфеннигов, господин артиллерист. Где же армия? Десять пфеннигов. (Уходит, видя, что покупателей нет).
Августа. А Пауля все нет!
Краглер. Там опять свистят?
Глубб (закрывает буфет, вытирает руки). Бар закрыт.
Манке. Уходи, Августа! Это не про тебя сказано, но и ты тоже уходи! (Бультроттеру). Что с вами, господин? Две марки шестьдесят.
Бультроттер. Я бывал на Скагерраке, и это тоже мало было похоже на брачную ночь.
Все встают.
Пьяный брюнет (обняв Марию, поет)
Каналья, мой ангел, как преданный пес,
Плыла ты со мной через море слез.
Краглер. Пошли штурмовать газеты!
Яйцо у повара слямзил
Какой-то лохматый пес,
А повар схватил свою сечку
И башку ему начисто снес.
Крестьянин Лаар нетвердым шагом подходит к оркестриону, тащит к себе барабан и, барабаня, уходит вслед за остальными.
