Истории становились одна страшнее другой. Отовсюду доносилось: саранча… саранча… саранча… Лица глубоко верующих людей с каждой минутой все больше мрачнели. Их сердца переполняла тревога за свое будущее. Обуреваемый страхом, дряхлый старик стал бессвязно бормотать, взывая к аллаху и моля его о пощаде. Внезапно он прекратил причитания и гневно крикнул:
— Что же делать, люди?
За его выкриком последовал другой:
— Да, да, люди! Что же нам делать?
И опять все заговорили хором. Однако на этот раз вопросов было больше, чем ответов. Казалось, что даже воздух насыщен вопросительными знаками, которые воплощали в себе символ беспредельной растерянности.
Первым высказался учитель, который с самого начала потребовал для себя права наложить вето на любое предложение и после этого заявил, что, по его мнению, все должны отправиться этой ночью к могиле местного святого Абу Киндиля. Там они зажгут в его честь свечи, будут курить благовония и ладан и, уповая на высокое положение Абу Киндиля в сонме святых, попросят его отвести от деревни надвигающуюся опасность. Сделав так, все смогут вернуться домой и спокойно лечь спать. Сиди Абу Киндиль непременно откликнется на их мольбу и навсегда закажет саранче дорогу в их деревню. Однако предложение учителя Мисбаха очень скоро потонуло в потоке других мнений. Высказал свою идею и Омран. Его выслушали внимательно, поскольку Омран уже достиг сорокалетия, то есть преодолел пору легкомыслия. А это, как известно, дает приоритет перед молодыми. Кроме того, именно в этом возрасте мужчина достигает зрелости умственной и физической. Омран предлагал разжечь костры в разных концах селения. Подлетающая саранча почувствует дым и, возможно, свернет с пути и облетит деревню стороной. Однако никто из собравшихся не мог вспомнить случая, подтверждавшего правоту Омрана. Поэтому все отвернулись от него, оставив без внимания недовольное выражение его лица и попытки вновь привлечь к себе взоры односельчан.
Лишь один из собравшихся за все это время не проронил ни слова, хотя весь его вид выдавал глубокое внутреннее беспокойство. Он выглядел как человек, который случайно сел на муравейник.
Мабруку двадцать пять. Широколоб. Смугловат. Глаза как два пылающих угля под легкими стрелками бровей. Отец Мабрука умер, оставив на его попечение большую семью и маленький сад, отнимавший у него все силы и позволявший семье едва сводить концы с концами.
Сейчас Мабруку не давала покоя мысль, казавшаяся и самому ему невероятной. Выскажи он ее вслух, все засмеют его или, хуже того, решат, что он не в своем уме. Мабрук молчал, пряча бледное как полотно лицо от взглядов окружавших его людей. Неожиданно юноша почувствовал толчок, вернувший его к действительности. Его спросили, что он думает о предложении хаджи Салима отпугнуть саранчу от их деревни грохотом и шумом, который можно создать, если бить одним куском железа о другой, ударять в тамбурины и звонить в колокола. Без сомнения, полчища саранчи, не выдержав такого оглушительного шума, обратятся в бегство.
— Она уберется, как только мы начнем грохотать, — убеждал хаджи Салим. — И деревня будет спасена!
Итак, все остановились на этом предложении и стали всерьез думать, как его осуществить. Тут они повернулись к Мабруку. А Мабруку вдруг стало ясно, что его идея нисколько не хуже той, которую предложил хаджи Салим. К нему обратился долговязый поденщик, обладатель громадных усов:
— Говори же, Мабрук! Что с тобой, почему ты молчишь? Или тебе не нравится идея Салима? Думаешь, все бесполезно?
Мабрук решительно ответил:
— Да. Я считаю, что оно не годится!
Все оцепенели. Хаджи Салим от изумления вытаращил глаза.
— Как так не годится?!
— Не годится! — не унимался Мабрук. — Потому что саранча, изгнанная из одного места, полетит в другое. Если мы и прогоним ее из нашей деревни, она тут же окажется в другой. А там тоже люди, и у них сады.
Услышав слова Мабрука, хаджи Салим решил отстаивать свое предложение, но долговязый крестьянин опередил его:
— Что ты говоришь, Мабрук?! Ты что же, хочешь, чтобы мы, когда нагрянет саранча, заключили с ней договор, согласно которому она оставит в покое соседние деревни, где, по твоим словам, живут люди, зеленеют поля и бьются сердца?
