— А платьишко-то не из дешевых. Почем брали?
Я называю стоимость.
— Рублей?
— Долларов.
Василек присвистнул и остренько глянул мне в лицо.
— Так, может, оно у нее одно такое… — жалостливо вмешивается Танька.
Василек продолжает смотреть мне в лицо. Одна лохматая рыжеватая бровь ползет вверх. Я киваю.
Платье действительно одно. И не только у меня. В природе. Эксклюзивная модель. Подарок именитого парижского кутюрье. А в общем, ерунда.
Михал Михалыч сидит за столом. Мои подружки угощают его и соседку чаем. Василек присоединяется к ним. Милка показывает ему бутылку коньяка. Он решительно качает головой:
— Не, я на работе.
Милка понятливо кивает и наливает в стакан водку.
Мужчины чокаются и с видимой охотой приступают к еде, Дениска тоже сидит у стола. Перед ним чашка с чаем, но он не может пить. Его глаза, напряженно наблюдавшие за действиями майора, сейчас отражают работу мысли.
Дениска ползет по дивану к Милке и что-то шепчет ей в самое ухо. Милка серьезно смотрит в большеглазое лицо.
— Это точно?
Мальчик кивает:
— Он парням хвастался. Сашка, мой брат, видел.
Милка переводит взгляд на самозабвенно жующего Василька.
— Василек, ты Борьку сейчас не тревожь. Прихватишь его после закрытия рынка. Да поосторожней, он может быть вооружен.
— Да? — неподдельно радуется раскрасневшийся майор. — Это будет славненько.
Он как-то невзначай выпивает еще рюмку, сует в рот кружок сырокопченой колбасы и встает.
— Ну, спасибо, девушки, за хлеб-соль. Пора и честь знать.
И он укатился, погоняя перед собой захмелевшего врача и Дениску, обремененного полиэтиленовой сумкой, которую ему сунула у порога Лидуня.
Танька пошла проводить соседку.
Милка закурила новую сигарету. Лидуня и Лариса обновляют стол, меняя посуду и добавляя закусок.
Я пытаюсь поменять положение тела и ору от боли.
* * *
Наконец мы сели за стол. Танька разлила водку.
— Ну, девки…
Она произносит все положенные ритуальные слова.
Мы выпили не чокаясь, схватили по горстке кутьи и все, включая Ларису, закурили. Хотя курящей у нас считается только Милка.
Мы все родом из одного подъезда, а вернее, из одной подмосковной деревни, переселенной при наступлении Москвы на пригороды. Все первые восемь лет учились в одном классе, и хотя потом у каждой была своя жизнь, связи мы не потеряли.
В подъезде теперь живут только Танька и Милка.
Танька живет в нашей квартире, куда ее Славик привел после свадьбы. А Милка переехала в свою из двухкомнатной на втором этаже.
Ее родители, выйдя на пенсию, возжелали жить на лоне природы. Они нашли полдома в Кратове — со всеми удобствами и садом-огородом. Всех прикопленных денег не хватало. Тогда они согласились обменяться с одной семьей, тоже из нашей деревни, в которой появился еще один ребенок. Разницы между стоимостью двухкомнатной и однокомнатной квартир как раз и хватило, и Милкины родители уже лет пятнадцать наслаждаются природой, а она — свободой и одиночеством.
Милка — единственная из нас, у кого есть и папа, и мама. У Лидуни и Ларисы живы мамы, у Таньки — отец. У меня нет родителей очень давно.
Видимо, поэтому всякий раз, когда меня по-настоящему прижмет, я иду к девчонкам. Как сейчас.
И снова раздается дверной звонок. Мы уже изрядно выпили и наплакались и теперь, скорее улегшись, чем усевшись кто где, ведем неторопливую согласную беседу обо всем на свете.
Танька чертыхается, нашаривает тапочки и, приволакивая отсиженную ногу, тащится открывать.
Разглядев визитера, весело кричит:
— Ленка, иди посмотри, кто пришел!
В дверном проеме зависла внушительная, до боли знакомая фигура. Юра.
— Ну, заходи, — обреченно роняю я.
— Кто там? — кричит Милка из комнаты.
— Телохранитель, — веселится Танька, — нашел-таки!
Милка образовалась в прихожей. Она кажется абсолютно трезвой, только глаза шало блестят да у прически эдакий особо залихватский вид.
— Юрочка! — пропела она. — Ты очень хреновый работник. От тебя охраняемое тело сбежало.
— Не уберег, — сокрушенно подтверждает Танька. — Накажут.
Мрачное лицо парня залилось краской, он ало сверкнул звероватыми глазами.
— Собирайтесь, Елена Сергеевна.
Я киваю:
— Сейчас, Юра. Только попрощаюсь.
