…Низкорослые кони неслись наметом, сшибая желтые солнышки одуванчиков.
Повозки, телеги с пленницами и с добычей остались далеко позади. Впереди шла Орда — тьмы всадников, разделенные на десятки и сотни, скованные жестокой дисциплиной, жаждущие крови, золота, власти… Они текли по равнине — грязные, раскосые… Позади дымилась в развалинах громадная, разоренная страна, впереди… Впереди была неизвестность…
Предводитель смотрел вперед и вверх, в бездонную голубизну неба.
Приближенные скакали рядом и чуть сзади: сытые, лоснящиеся, веселые от выпитого кумыса и еженощных любовных игр… Но он не желал встречаться взглядом ни с одним из своих подданных… В желтых тигриных глазах Предводителя навсегда затаились тревога и страх… А со страхом нельзя покорять мир. И еще он знал: как только любой из приближенных заметит в глубине его глаз это затаенное чувство — он сам. Предводитель, будет убит, безжалостно, мгновенно, ибо страху — не место в Орде, закон которой — смерть…
Один из приближенных, забывшись в веселом бесстрашии, рассказывал соседу что-то забавное, конь его заигрался и на мгновение вырвался на полголовы вперед… Удар дамасской сабли рассек тело до седла. Властитель спокойно обтер клинок о роскошный пурпур плаща. Труп убрали мгновенно; подданные притихли, но никто из них не задумался о причинах такого поступка или о вине убитого: власть и сила сами по себе причина любого действия; им не нужно искать оправданий или приводить доводы… Власть — это и есть закон, а закон Орды один — смерть.
Предводитель смотрел вперед и вверх, в бездонную голубизну неба… Он ведал то, чего не знали его нукеры… Орда исчезнет… Ничего не создав, ничего не воздвигнув, ничего не воплотив… О ней в этих краях останутся только легенды, но и те со временем пропадут, растворятся в бескрайних лесах и полях… Плененный монах поведал ему здешнюю поговорку: «Погибоша, аки обры».
Когда-то этот народ был велик, воинствен и могуществен, он покорил земли, леса, города и языки… И — пропал бесследно в этой земле; никто уже не может сказать, какие они были, откуда пришли… От них не осталось ничего, кроме имени, пустого звука, носимого ветром…
Для этой страны не существует никакого закона, она молчаливо, упорно и тайно хранит то, что является ее душою… И потому ему. Властителю, никогда не избавиться от мучительного страха небытия… Покориться этой неведомой тайне он не желал, а постичь — не мог.
В чем она, тайна этого народа и этой земли, называемой нежным словом, похожим и на посвист пущенной из чащобы смертоносной стрелы, и на имя здешнего желтоглазого лесного зверя, и на шепот осоки на ранней заре над сплетенными телами влюбленных… Русь…
* * *
— Бред! — прорычал Магистр хрипло и глухо, выключив диктофон. — Бред…
— Точно так, бред, — согласился маленький мужчинка в белом халатике. Весь он был чистенький, словно вылизанный; розовые, прозрачные, будто фарфоровые, ушки плотно прилегали к голове, а сама она, коротко остриженная, покрытая густыми блестящими волосами, делала мужчинку похожим на карликового добермана-пинчера. Сходство дополнялось угодливым взглядом быстрых темно-карих глаз, откуда-то снизу… Тщедушное тело как застыло когда-то в ссутуленном полупоклоне, так и осталось в таком положении, как в наиболее удобном.
Профессорские очки на длинном костистом носу выглядели в его облике полным недоразумением, впрочем, как и сам нос.
— Вы бьетесь над этим уже третий месяц! Семьдесят пять дней! Тысячу восемьсот часов!
— Вы же понимаете…
— Я понимаю все. В том числе и то, что вы не можете выполнить порученную вам работу. Или — не хотите?
Ушки мужчинки потускнели, и кажется, изготовились свернуться в трубочку…
Да и сам он словно усох разом…
— Задача, которую вы поставили…
— Невыполнима?..
— Не совсем так. Но мы ведь даже не знаем, что ищем…
— Ключ-код к определенному замку. То, чем вы занимались всю жизнь.
— Дело осложняется тем, что обычно в наших вводных были хотя бы основные данные биографии…
— Разве вам недостаточно того, что имеется?..
— Это не биография. Это справка из «объективки». По ним вычислить «ключ» невозможно совсем. Нам было бы важнее знать, в какого цвета горшок писал этот человек в детстве, чем когда он стал членом ВЛКСМ.
