Приказ был: «быстро и скрытно». А белым днем из «Лазурного берега» скрытно — никак.
— Ну что, Геннадьич, давай сказку-то… Хоть и враки, а слушать приятно…
Боец, которого назвали Геннадьичем, отличался от других щуплым сложением, но оттого не был хилее. Было ему под сорок, к СОБРам прописался лет пять назад — до того работал в каком-то техникуме преподавателем истории; потом, по причине двадцатилетнего увлечения каратэ, попал в хранители тела средней крутости персоны; ровно через десять месяцев закончил эту карьеру на больничной койке с тремя пулевыми ранениями и под статьей. Притом искренне считал, что ему крупно повезло: бывшие партнеры по спаррингам и каратэшному подполью теперь пропорционально разместились либо в органах внутренних дел и близких к ним, либо в салонах «мерседесов» или местах не столь отдаленных — это уж кому как покатило. Короче, партнеры из ВД, уразумев, что их «сэнсэй» попал по наивности в чужие разборки, из-под статьи вытащили, а раны сами затянулись. А у Бориса Геннадьевича Грешилова осталась незаживающая обида уязвленного самолюбия: кинул его «персона», как голого лоха, да еще и шкуру попортили… Ко всему, морочить голову малолеткам Грешилов вконец замучился; а потому, когда предложили повоевать с преступностью — влегкую согласился. В Чечне в нем открылся дар рассказчика: бойцы слушали его раскрыв рот, и хотя многие исторические факты он безбожно перевирал, оттого было интереснее и ему самому, и остальным.
— Про что сказку-то?
— Давай про старое.
— Про старое — так про старое. — Грешилов задумался на минуту, словно погружаясь туда, в непроглядную муть отлетевшего времени, в историю, которая, увы, никого ничему не учит.
— Великая Римская империя германской нации развалилась после изгнания Генриха Льва. Страну разорвали в клочья ненасытное властолюбие баронов, интриги завистливых соседей, череда войн, обессилили крестовые походы. Рыцари, младшие сыновья в семьях, кроме титула и храбрости, не получали ничего. По большим и малым дорогам грабили шайки обнищавших феодалов и озверевших до дикости простолюдинов; беззаконие сделалось законом, насилие и смута стали такими же естественными, как любовь. Бароны и рыцари пировали с вассалами в тяжелых цитаделях, окруженные верной охраной и каменными стенами; там, внизу, люди постепенно превращались в скотов, сходя с ума от вечного страха… К тринадцатому веку эпоха высокого рыцарства близилась к закату; наступало безвременье. Могущество и насилие повсеместно заняли место права и правосудия; бароны и рыцари возвели насилие в ранг закона; кто смел, тот и мог. Тогда-то и образовалось Вестфальское судилище.
Вестфалия заключала в себе страну между Рейном и Везером; Гессенские горы составляли ее южную границу, а Фрисландия — северную. Там и были созданы Священные фемы. Люди называли их — Вольные судьи. Главной задачей Вольные судьи поставили себе справедливость: захватить виновных в преступлении, кто бы они ни были, и наказать прежде, чем они узнают об ударе, им угрожающем… И — покарать преступление… Любое. Существование этого тайного общества, как орудия «гласа народа», как защитника его от всех и всяких притеснителей, скрытно поддерживалось людьми, и власть его была хотя и тайной, но оттого не менее значимой, ибо опорой ей служило сочувствие и уважение народа…
…Грешилов вел рассказ неторопливо. Бойцы забыли и об усталости, и о голоде, и обо всем на свете… Люди, вершившие справедливость, были понятны им и близки… Только… Только бывает ли справедливость? И нужна ли она кому? Или — этим понятием все, кому не лень, маскируют собственные алчность и властолюбие?..
— Вот это были мужики! — подытожил Саша Шмаков, когда Грешилов закончил рассказ. — Пока в Думе эти задроты перетирают, что, кому и сколько, пока в Кремле прикидывают, сколько, что и кому, должен кто-то и людей защищать. И от тех, и от этих. А то — что толку? Вяжем мы «солдат», и даже если отправились они по этапу — так у них карьера такая, без этого нельзя. А «генералы» и там, и там сидят, коньячок попивают, и ни хрена не боятся. Нужно, чтобы боялись!
