— Мы говорили не о них, Паша, — тихо поправил Анцыферов. — Мы говорили вообще...
— Никогда и ни с кем не говорю вообще... Даже в постели я человек чрезвычайно конкретный. До ограниченности. Итак... Кто они?
— Понятия не имею.
— Как! Ты не знаешь Вовчика Неклясова?
— Никогда не слышал о таком.
— А эти часто бывают?
— Знаешь, мне кажется... Если я, конечно, не ошибаюсь... Мне кажется, что как-то они были... Недели две назад... Нет, скорее всего, я ошибаюсь.
— Двое, которые остались живы, ушли черным ходом. Они знали, что в твоем ресторане есть черный ход?
— Черный ход есть всегда... Везде. Чего тут особенного? Повара, снабженцы, грузчики пользуются только черным ходом. Об этом знает каждый нормальный человек.
— Леонард, это нормальные знают. А я другой. Значит, так... По окнам стрельба, скатерть белая залита кровью, двое на полу, двое рвут в твою сторону, мимо этого вот кабинета... А ты ничего о них не можешь сказать?
— Молодые ребята, неплохо одеты, что-то кашемировое...
— Сейчас в кашемировом ходят даже уличные лотошники. Это форма всех торгашей. Где твое пальто?
— На вешалке, — Анцыферов кивнул в сторону шкафа.
Пафнутьев поднялся, распахнул дверцу и увидел розоватое длинное пальто.
— Все ясно. Они тоже в кашемировом?
— Мне так показалось, — ох, не зря Анцыферов работал когда-то прокурором — все вопросы Пафнутьева разбивались о его неопределенность.
— Не хочешь ты мне помочь, Леонард, — тяжко вздохнул Пафнутьев и, резко оттолкнувшись, сделал полный оборот вместе с креслом. — И я даже знаю почему.
— Ну? — живо поинтересовался Анцыферов.
— Рыло в пуху.
— Грубовато выражаешься, — обиделся Анцыферов.
— Не я, народ. Это все он, негодник. Рыло в пуху, рожа крива, полюбишь козла... Необразованный, темный, пьяный... Вот и несет, что попало. Прости нас, Леонард!
— Кого это — вас?
— Меня и народ, — широко улыбнулся Пафнутьев, довольный, что поймал Анцыферова в эту невинную ловушку. — Хорошо. Бери ручку, бумагу и пиши. Так, мол, и так, настоящим подтверждаю, что люди, подвергшиеся нападению в ресторане, мне неизвестны, видел их впервые... Ну и так далее. Может, и от себя что-нибудь добавишь.
— Зачем такая расписка?
— Не знаю, — беззаботно ответил Пафнутьев. — Авось пригодится. Когда выяснится, к примеру, что один из убитых — твой сват, один из сбежавших — твой брат... Тогда я эту бумажку тебе под нос. А судья и скажет... Нет, скажет, Леонард Леонидович, вы были неискренни во время следствия, пытались утаить ваши криминальные связи, увести от наказания опасных преступников и потому снисхождения не заслуживаете, и я вынуждена буду, скажет судья, этакая полная женщина с накрашенным ртом и мелкими кудельками на голове, я вынуждена буду применить к вам не первую, а вторую часть статьи, которая предусматривает...
— Заткнись, Паша, — негромко сказал Анцыферов. Полная женщина с крашеными губами и высветленными кудельками, видимо, вызывала у него воспоминания, бросающие в дрожь. — Я напишу расписку, или как там ты ее называешь. Только не сейчас. Я должен подумать, собраться... Я плохо себя чувствую. Обстрелян и разгромлен мой ресторан, убиты люди...
— Убит только один, — поправил Пафнутьев.
— Это неважно... Идет следствие, милиция... Не могу. Извини. Чуть позже.
— Хорошо, — легко согласился Пафнутьев. — Пусть будет так, как ты хочешь. Я всегда шел тебе навстречу, зачем сейчас нарушать сложившиеся отношения? Не буду. Скажи, пожалуйста... У тебя есть заместитель?
— Есть, но он в отъезде...
— Далеко?
— На Кубани. За вином поехал.
— Помощник есть?
— Не понимаю, о чем ты? Есть бухгалтер, снабженец...
— Где они сидят?
— Рядом общая комната. Там несколько столов, телефоны и прочее.
— Этот кабинет ты занимаешь единолично?
— Конечно! — Анцыферов вскинул голову, словно бы оскорбленный таким вопросом. — Это мой личный кабинет.
— А в твое отсутствие может кто-то зайти, посидеть за столом, позвонить, распить бутылку водки...
— Исключено! — резко сказал Анцыферов. — Я запираю дверь, даже если выхожу на пять минут.
— Это хорошо, — одобрил Пафнутьев. — Так и надо. Все-таки должно быть какое-то расстояние между хозяином и обслугой, верно?
