— Позвольте, Павел Николаевич?
— А, Худолей! — закричал Пафнутьев — он каждого приветствовал так радостно, будто долго ждал этого человека и вот наконец мечта его заветная исполнилась и он увидел того, кто принесет ему счастливое известие. — Заходи, дорогой! Давно тебя жду!
Худолей кивнул, словно проглотил что-то, осторожно перешагнул порог, закрыл за собой дверь и медленно приблизился к столу какой-то странной походкой — ставя носки туфель немного внутрь, отчего весь делался несчастным и зависимым.
— Садись! — Пафнутьев широким жестом указал на стул у приставного столика.
— Спасибо... Я постою, — пробормотал Худолей, глядя в сторону. О, как изменился эксперт за последние полгода! Что делает с людьми трезвость, во что она их превращает! — мысленно воскликнул Пафнутьев, глядя на Худолея и вспоминая его горящие хмельные глаза, полные страсти и вожделения, вспоминая, как он дерзко и убежденно, с порхающими ладошками делился самыми тайными своими мыслями, желаниями, заранее зная, что они имеют право на жизнь, что достойны они и приличны, хотя и сводились в конце концов к приличной выпивке, хотя многие осуждали его за приверженность к коварному зелью, осуждали и даже — кляли. Сейчас же стояла перед Пафнутьевым бледная тень прежнего Худолея, и ее единственное преимущество перед прежним Худолеем заключалось в трезвости. Очень сомнительное, между прочим, преимущество — грустно думал Пафнутьев, глядя на поникшего эксперта.
— Ну, что ж, — сказал он. — Если тебе так больше нравится.., стой. Порадовать пришел?
— Нет, Павел Николаевич... Огорчить.
— Ну, давай... Огорчай. Опять, наверно, что-нибудь пропало?
— Пропало.
— Что на этот раз?
— Взрывчатка.
— Какая взрывчатка? — встрепенулся Пафнутьев. — Да сядь ты уже, ради Бога, не могу я смотреть, как ты стоишь и раскачиваешься!
— Может быть, я и раскачиваюсь, Павел Николаевич, может быть... Но не от пьянства, — с назидательной горделивостью произнес Худо-лей. И добавил еще более назидательно:
— Вот так.
— Если бы ты знал, как я сожалею о прежних временах, когда ты раскачивался от пьянства!
— Я тоже о них сожалею... Но это была молодость, Павел Николаевич.
— Тогда все прекрасно! Молодость вернется" Худолей.
— Вы думаете? — с надеждой спросил эксперт.
— Уверен. Давай подробности — что, где, когда, сколько?
— В нашей кладовке, если вы помните, лежат, вешдоки... Вещественные доказательства, другими словами...
— Да знаю я, что такое вещдоки! — с раздражением воскликнул Пафнутьев. — Дело говори!
— Во время обыска, если вы помните, были изъяты взрыв-патроны... Упаковка... Двенадцать штук...
— Ну? — произнес Пафнутьев, охваченный дурными предчувствиями. Он прекрасно помнил эти роскошные, красивые в своей убойной мощи патроны, изготовленные в какой-то чрезвычайно развитой стране. В цилиндр размером с телефонную трубку были вмонтированы часы, которые позволяли устанавливать время взрыва. Пришел ты, к примеру, в кабинет к плохому человеку, изловчился, сунул ему в тумбочку, в корзину для бумаг, в книжный шкаф, в холодильник, в портфель, под креслом выискал симпатичное местечко — и ушел. А ровно через два часа с четвертью, или через час с половиной — как ты сам того пожелаешь, раздается мощный взрыв, от которого мало что уцелеет. Дом, конечно, уцелеет, но от кабинета и его обитателя останутся одни воспоминания. Упаковку таких патронов удалось изъять во время одного из обысков в коммерческой палатке, торговавшей поддельной водкой и отвратительной бельгийской колбасой. Теперь Худолей докладывает, что патроны пропали. А Пафнутьев сам на них глаз положил, уж больно они ему понравились, и подумал он, преступно подумал о том, что патроны эти могли бы в трудную минуту очень пригодиться.
— Значит, так... Открываю я сейчас дверь... В порядке была дверь, замки не повреждены, следов отжима нет, да там и невозможен отжим, и в кладовке все в порядке... А пакета нет.
— Но его же невозможно унести в руках!
— Почему? — слабо улыбнулся Худолей. — Очень даже запросто. Этот пакет и в сумку поместится, и в портфель, а если завернуть его в газету, то он вполне сойдет за связку книг, коробку от обуви. И потом, знаешь... Он же мог их по одному выносить, если так легко в кладовку проникает.
