Банда 2 - страница 94

Потом он сделал несколько контрольных звонков — Колову, Анцыферову. Те были на месте, в их тоне, в их словах он не почувствовал опасности. И лишь тогда взял конверт и вскрыл его. Там лежали одиннадцать новеньких тысячедолларовых бумажек. Одиннадцать тысяч долларов. Вот почему Байрамов; несколько раз повторил эту цифру. Номера на купюрах шли подряд, что говорило о весьма важном обстоятельстве — деньги были получены в зарубежном банке. Тысячедолларовые бумажки, это Сысцов знал, были чрезвычайно редки и в обращении их почти нет. Слишком крупна купюра, чтобы можно было ею где-то расплатиться, получить сдачу. Ею пользуются только в таких вот случаях. Сысцов прикинул — это больше двадцати миллионов рублей.

Круто, — подумал он тогда.

Из разговора с Байрамовым он знал, что тот хочет кое-что приватизировать в центре города. Ну что ж, Сысцов рассчитался с ним сполна — тому удалось приобрести не слишком дорого обкомовский особняк, несколько магазинов, авторемонтные мастерские. Чем больше перемен, тем больше все остается по-прежнему, — эти слова Сысцов знал и последние годы еще раз подтвердили их справедливость. Несмотря на перемены в обществе, Сысцов как и прежде мог помогать хорошему человеку.

— Чем круче перемены, тем бесспорнее все остается по-прежнему, — проговорил Сысцов вслух, любуясь девушкой, бежавшей к нему по щиколотку в шуршащих осенних листьях, прижимая к груди темно-зеленую бутылку с красной этикеткой. Полюбовавшись ее лицом в осеннем золотистом свете, коснувшись ладонью ее щеки, проведя рукой по ее бедру, он сказал:

— Сейчас машина подойдет... Надо впустить. И это... Стакан и легкую закуску... Будь добра, а? Для юных ножек это только забава, верно?

— Это мои-то юные? — засмеялась девушка.

— Нет, мои, — пробормотал Сысцов, чуть смешавшись от срамных своих мыслей и возникших вдруг желаний. Стараясь побыстрее погасить неловкость, он поглубже утонул в плетеном кресле, а девушка безошибочно поняла — что-то будет сегодня, что-то будет... И лицо ее приняло шаловливое выражение — «Ну-ну, Иван Иванович, ну-ну...»

Управляемые чьей-то невидимой рукой, ворота открылись и на территорию дачи медленно, неслышно въехала машина темно-серого цвета с затемненными стеклами. Почтительно остановившись в отдалении, у самых ворот, чтобы даже близостью своего разогретого мотора и горячими выхлопными газами не осквернить высокую задумчивость хозяина. Дверца машины тоже распахнулась неслышно и на желтые листья ступил человек в черном костюме, черном плаще. Он сразу вписался в колорит участка — золотая оправа очков, широкая золотозубая улыбка, черный чемоданчик, поблескивающий бронзовой отделкой. По мере приближения к Сысцову, который все также сидел в кресле, Байрамов разводил руки все шире, пока они не приняли горизонтальное положение. В одной руке болтался чемоданчик, в другой посверкивали на солнце целлофановыми бликами розы. Байрамов умышленно шел медленно, делая маленькие шажки. На ногах его были черные остроносенькие туфельки на явно увеличенных каблуках — хотелось, хотелось Байрамову выглядеть выше и стройнее. Был он широколиц, его можно было назвать и щекастым, а если уж не побояться обидеть, то и мордастым. И было брюшко. Да, обильная, отборная пища, широкие постели, изысканные напитки, безбедная жизнь — все это давало о себе знать. Но он принадлежал к тем людям, или лучше сказать, к тем нациям, где полноту считали достоинством, полнота говорила о том, что этот человек зарабатывает себе на хлеб отнюдь не лопатой, а умом, талантом, высокой образованностью.