— Море — это хорошо, — кивнул Овсов. — Я последние годы в Пицунду ездил... Хорошее место. На целый год хватало сил... А этим летом нигде не был.
В Пицунде война... В газете видел снимок... Как куски хлеба раздают... Целая очередь детишек выстроилась... По глазам их понял — боятся не всем хватит... Дом, в котором я останавливался, сгорел, хозяев убили... Дети их потерялись. В газетах пишут — несколько тысяч детей потерялось из тех мест... Рассеялись по вокзалам, притонам, подвалам нашей бескрайней родины.
— Это плохо, — бесстрастно проговорил Зомби.
— Иногда ездил в Крым, в Ялту... Там у меня однокурсник... Сейчас это другая страна, в чем-то враждебная... Однокурсник озверел, ходит на митинги и машет желто-голубыми тряпками. Глаза горят, рот перекошен, слюна летит такая, что радуга на солнце возникает. А их толстомордые вожди несут такую же чушь, как и наши... Не менее толстомордые вожди. Сытые у власти.
— Это плохо, — так же невозмутимо отозвался Зомби.
— Как-то в Прибалтике довелось побывать... Дубулты, Юрмала... Не думаю, что я там так уж много у них съел и выпил... К тому же заплатил им за все выпитое и съеденное столько, сколько они запросили... А сейчас ткнулся" — говорят, хватит нас объедать.
— Деньги нужны, Степан Петрович.
— Зачем? — повернулся Овсов к Зомби, который все это время сидел, откинув голову и закрыв глаза.
— Мороженое, цветы...
— Какие цветы? — с интересом спросил Овсов.
— Разные... Женщины любят цветы.
— Откуда ты знаешь?
— Мне так кажется... А что, разве нет?
— По всякому бывает, — уклонился от ответа Овсов. — Ты когда-нибудь дарил женщинам цветы?
— Кажется, да. Астры. Терпеть не могу гладиолусы. Они кажутся мне не цветами, а какими-то архитектурными сооружениями. Много о себе понимают... Не представляю себе женщины, к которой можно прийти с гладиолусами... Это все равно, что прийти на свидание с кактусом.
— Некоторые кактусы цветут очень красиво... А их запах просто валит с ног.
— Если в этом цель, — начал было Зомби и замолчал.
— Я смотрю, у тебя сложные отношения с цветами, — Овсов озадаченно посмотрел на Зомби.
— Сам удивляюсь, Степан Петрович! Секунду назад не думал ни о цветах, ни о деньгах, ни о женщинах.
— Пафнутьев прав — жизнь у тебя была довольно насыщенная...
— Просто у меня была жизнь, — поправил Зомби.
— Ты хочешь куда-то идти?
— Ненадолго.
— Ночевать вернешься?
— Я отлучусь на час... Может быть, на два.
— Что-то вспомнил?
— Нет... — Зомби помолчал. — Надеюсь вспомнить.
— Я могу пойти вместе с тобой... Если хочешь.
— Не стоит... Знаете, как бывает... Когда кто-то ведет, дороги не запоминаешь. А когда доберешься сам... Значит, ты уже знаешь дорогу.
— Что-то в этом есть, — с сомнением проговорил Овсов и, сунув руку в карман халата, вынул десятитысячную купюру. — Возьми, авось хватит.
— Хватит.
— Вчера кто-то всучил... Впрочем, прости... Кто-то подарил. Выделил из скудных своих достатков. Даже не знаю за что... Людей приучили давать деньги на каждом шагу. Их убедили в том, что рыночные отношения — это когда ты в каждом кабинете выворачиваешь карманы и отдаешь все, что там еще осталось. Послушание — вот главное, что нам привили. Послушание — это надолго.
— На год, на два?
— На поколение, на два, на три, — ответил Овсов.
— Не думаю, — возразил Зомби, пряча деньги в карман. — Газеты полны сообщениями о том, что наши такие послушные граждане берут в руки ножи, пистолеты, топоры... И крушат все, что попадется под руку — жену, детей, соседний киоск, ненавистный завод...
— Это тоже послушание, — повторил Овсов. — И дерзость, и несогласие, и возражение должны быть осмысленными, к ним нужно прийти, их надо принять. А зарезать ближнего... Много ума не надо. Чаще всего на это идут как раз послушные люди, привыкшие подчиняться собственному безрассудству или безрассудству других.
— Беру с возвратом, — сказал Зомби.
— Бери, пока дают. А там видно будет.
— Кто-то мне в прошлой жизни говорил эти слова... Дают — бери, бьют — беги. Вспомнил... Это был мой дед. Да, у меня был дед, он знал много поговорок, прибауток, скороговорок... Хороший был дед, интересный.