Пафнутьев со своим другом виделись чрезвычайно редко, при самой крайней необходимости, и каждый знал — если второй просит встречи, значит его прижало по-настоящему. Да, в самых трудных обстоятельствах, при смертельной опасности помочь, выручить, спасти может только он, никому не известный друг. А то, что он никому не известен, каждому давало уверенность в надежности другого. И позволяло самому быть надежным.
Звали этого человека Ковеленов Евгений Вадимович.
Он был вор.
Хорошим вором был Ковеленов, без болезненной жестокости, алчности или какой-то там подловатости. Работал в одиночку, предпочитал брать квартиры. Не нуждался ни в наводчиках, ни в сообщниках. Увязавшись на улице за женщиной в роскошном манто, без труда узнавал квартиру, где можно было поживиться. Мальчишка, купивший в киоске две-три видеокассеты, тут же разоблачал состоятельность своих родителей. А замызганный мужичонка, взявший в киоске большую бутылку смирновской, наводил его на свою богатенькую берлогу. Иногда Ковеленов попадался.
Это бывает с каждым. Ошибка, недоработка, случайность...
И тогда перед ним стояла одна-единственная задача — побыстрее сообщить Пафнутьеву. А тот делал все возможное, чтобы Ковеленова из беды выручить. Задача осложнялась тем, что Пафнутьев не мог делать это в открытую, ему нельзя было светиться. Спасти Ковеленова нужно было столь изящно, чтобы никому и в голову не пришло, какие силы задействованы, какие люди приняли участие в судьбе квартирного вора. До сих пор удавалось и Ковеленов каждый раз убеждался в могуществе своего покровителя. И в меру сил тоже старался быть полезным.
Да, Ковеленов работал на Пафнутьева. И больше ни на кого. Можно сказать иначе — Ковеленов отрабатывал те благости, которые оказывал ему Пафнутьев в самые тяжелые минуты жизни. Как Пафнутьев бросал все силы, чтобы спасти Ковеленова, так и тот мог продать кого угодно, лишь бы выполнить просьбу следователя.
Дружба их началась давно, когда Пафнутьеву однажды пришлось допрашивать Ковеленова. Попался тот случайно, совершенно бездарно — его задержали прямо в квартире, с чемоданом, в котором уже были уложены хозяйские ценности, а тут появляется хозяин, да еще с друзьями, да все навеселе... В общем, получилось очень смешно и печально. Ковеленову тут же, куражась и посмеиваясь, набили морду, хорошо набили, потешаясь поволокли в милицию и сдали его тепленького, хотя тот умолял простить его и отпустить к единственной дочери. Насчет дочери он не врал — жена в свое время бросила его с этой самой дочерью и навсегда исчезла из их судьбы. Дочь выросла, стала красивой и горделивой, деньги у отца брала охотно, но как бы снисходя, как бы оказывая ему одолжение, поскольку понимала, откуда у него деньги. А вот общаться с ним не желала. Бедный Ковеленов страдал, поскольку дочь любил, ни изменить ничего не мог. После нескольких безуспешных попыток найти общий язык с красавицей, бросил это и замкнулся в себе. Жил скромно, одевался без вызова, ел мало и не пил вовсе.
И вот тогда, выслушав вопросы Пафнутьева, ознакомившись с документами, показаниями хозяина и его приятелей, которые дружно и весело изловили злодея, убедившись, что спасения нету, Ковеленов отодвинул от себя все эти уличающие его бумажки и проникновенно посмотрел на Пафнутьева.
— Начальник, — сказал он тихим голосом. — отпусти меня с Богом... Ты можешь, я знаю. И ребята эти не будут возражать, — он кивнул на показания.
— Мысль, конечно, интересная, — усмехнулся Пафнутьев.
— Отпусти, начальник. Я отработаю. Ты не пожалеешь.
И Пафнутьев ему поверил. И отпустил. Поговорил с потерпевшим, тот снял обвинение, правда, запросил компенсацию за моральный ущерб, великовато запросил, Но тут уж жлобиться было нельзя. Пафнутьев сам одолжил денег у Халандовского, вручил их Ковеленову, тот погасил ущерб, через некоторое время совершил кражу более удачную, вернул долг Пафнутьеву, а тот отнес деньги Халандовскому, так что директор гастронома даже не подозревал, кого выручил и спас.
Ковеленов вышел на свободу чисто и для своего окружения" и для окружения Пафнутьева, получив, таким образом, возможность оказывать следователю прямо-таки неоценимые услуги. Для общего торжества справедливости он делал, наверно, не меньше, чем его высокопоставленный друг.
