Боюсь, эти строки покажутся тебе странными и ущербными. Но вглядись в окружающих и увидишь, что эта жажда полного и бескорыстного самосожжения в любви свойственна как раз людям душевно здоровым и щедрым. Наверное, по–настоящему счастливы именно они, а не те, кто, страшась любви без взаимности, благоразумно довольствуется взаимностью без любви.
Конечно, никто не застрахован от ошибок. Конечно, велик шанс полюбить, как выражаются в быту, недостойного. Но в том‑то и парадокс, что предмет любви может быть недостойным, но сама любовь всегда достойна, всегда подлинна. Чистота пламени не зависит от того, кто греет над ним пальцы.
Не читала Бориса Корнилова? Интересный был поэт. В «Каспийском море» есть у него такие строчки:
Нас качало в солдатских седлах
Так, что стыла по жилам кровь.
Мы любили девчонок подлых,
Нас укачивала любовь.
Видишь: подлых — а любили. И наверное, были куда счастливее, чем эти девчонки, возможно, красивые, возможно, неглупые, но не умевшие любить. Ибо любящую никто, никогда, ни при каких условиях подлой не назовет…
А теперь разреши задать тебе один вопрос: как долго собираешься ты прожигать жизнь? Лет десять-пятнадцать? Дело плохо — ничего у тебя не получится.
Почему?
Это я постараюсь объяснить.
Несколько лет назад в газетной корреспонденции была приведена фраза девушки, очень торопившейся быть счастливой: «Сегодня семнадцать мне, а через год семнадцать будет другой».
Знаешь, Таня, существуют на свете такие скучные, а иногда нехорошие люди — картежники. Но у них есть одно очень меткое словцо: пятиминутка. Это когда идет карта. Везет — и все. Можешь играть рискованно, можешь нелепо — все равно выиграешь. Везет!
Так вот, семнадцать лет — твоя пятиминутка.
Сейчас ты можешь позволить себе очень многое. Скажешь глупость — сочтут наивностью. Грубость назовут гордостью. Оденешься безвкусно — решат, забавно. Даже неряшливость вызовет скорей не брезгливую гримасу, а добродушную усмешку.
Да что люди, даже беспристрастный закон сейчас к тебе снисходителен: целый ряд возрастных поблажек.
Пятиминутка! Хороший период в жизни — завидую…
Но у пятиминутки есть один существенный недостаток: длится она от силы пять минут. Это — в картах. В жизни, естественно, подольше — год, два.
Так что через год–два начнут с тебя спрашивать по–взрослому. Глупость назовут глупостью, грубость — грубостью, неряшливость — неряшливостью. Котенка, стянувшего колбасу, беззлобно щелкают по носу. Кота в аналогичном случае нещадно дерут. И беспристрастный закон спрашивает с восемнадцатилетних полной мерой.
Короче говоря, через каких‑нибудь пятнадцать–двадцать месяцев непобедимое обаяние первого года молодости перейдет к другим семнадцатилетним. А что останется у тебя? Что сможешь ты тогда противопоставить этим новым Таням — самоуверенным девочкам в еще более модных платьях, с еще более красивыми ногами?
Ну, восемнадцать, положим, возраст отнюдь не катастрофический. Но двадцать — это уже серьезно, разница с семнадцатилетними будет видна даже на глаз. А двадцать два, двадцать три, двадцать пять… И счет ведь не останавливается…
По–твоему, в зрелости человек только и делает, что оглядывается на пройденную жизнь: кто с удовлетворением, кто с горечью. Однако зрелость весьма продолжительный период жизни, длящийся минимум тридцать лет. А тридцать лет оглядываться — шея заболит. Поэтому и зрелые люди стремятся не столько оглядываться, сколько жить.
Вспомним чеховских героинь: у Аркадиной был взрослый сын, у Раневской взрослая дочь, а жили теми же страстями, что и в двадцать. Вспомни — или прочти — Стендаля, Бальзака, Мопассана. Тридцати-, сорока-, даже пятидесятилетние женщины хотят любить и быть любимыми — и многим это удается. Хотя, надо думать, не благодаря красоте, которая, как ни грустно, с возрастом убывает.
Но убывает красота, проявляется личность. Верней, не проявляется, а развивается: крупные люди становятся еще крупней, мелкие — еще мельче. А личность значит колоссально много — не только в работе, но и в любви.
Человек, горящий всю жизнь, способен, по твоей терминологии, «прожечь» не только молодость, но и старость…
