— За дело он получил! — сказал я. — Хотя способ воспитания и не могу одобрить, но — за дело. А второй случай какой?
— А о втором и рассказывать, собственно, нечего. Пожаловались мне как-то матрос, что баталер обнаглел и в
[66]
открытую ворует продукты у команды. Проверил я — правда. Да еще держится нагло. Ну и вмазал ему разок для науки.
Я взглянул па увесистые кулаки Потемкина и подумал: «Надолго, наверно, запомнит их воришка».
Помолчав немного, Потемкин добавил:
— Здесь уже говорили, что подобный метод неправилен, но как было сдержаться?
— Почему неправильный метод? — воскликнул вдруг солдат. — Очень даже правильный! Жуликов завсегда бить надо... да покрепче еще!..
Все невольно улыбнулись в ответ на столь непосредственную реплику. Потемкина мы отпустили с миром, посоветовав ему, однако, сдерживать свои порывы. Кстати, арестован он был, как после выяснилось, по наущению баталера. А экипаж миноносца его любил.
— Позднее я спросил у Потемкина, не имеет ли он какого отношения к князю Потемкину. Он неожиданно подтвердил, что является потомком фаворита Екатерины II. Но при Павле I у Потемкиных были отняты почти все их богатства.
А одно дело меня просто потрясло. Матросы при аресте капитана 2 ранга Рыжея обнаружили в его каюте пудовую связку бумаг. Мы поинтересовались ею. Оказалось, что это в основном прошения и ходатайства о помиловании, поданные в 1905 — 1907 годах. На каждом из них имелись резолюции Рыжея, заканчивавшиеся одним словом: «Расстрелять».
Выяснилось, что в дни первой русской революции Рыжей командовал карательным отрядом, действовавшим в Прибалтике. Царский прислужник беспощадно расправлялся с восставшими. На его совести — сотни загубленных жизней.
Мне да и другим членам комиссии было непонятно, зачем каратель хранил все эти бумаги, полностью обличавшие его звериный облик? Может быть, он гордился тем, что его имя когда-то вызывало дрожь у людей?
Случай с Рыжеем выходил за рамки обычных дел, и мы долго решали, переправить ли его в Прибалтику, чтобы палача судили родственники и знакомые погибших, или же довести дело до конца здесь, в Гельсингфорсе. Но Рыжей сам распорядился своей судьбой. Понимая, что на помилование рассчитывать не приходится, он покончил с собой, бросившись в лестничный пролет, когда его переводили из одной камеры Нюландской тюрьмы в другую.
[67]
Самой многочисленной партией в Гельсингфорсе после революции оказалась эсеровская. Эсеры захватили большинство в местном Совете, главенствовали на митингах, наладили выпуск газеты. Опору себе они находили главным образом среди солдат — выходцев из крестьян. А их в Гельсингфорсе и окрестностях было до ста пятидесяти тысяч. На кораблях социал-революционеры пользовались меньшей поддержкой, хотя корни их и здесь сидели глубоко. Меньшевики и анархисты ни на кого не оказывали сколько-нибудь серьезного влияния. Политическая борьба в этот период развернулась главным образом между эсерами и большевиками.
Большевистская организация флота начала складываться вокруг коллектива партийцев «Республики». Мы установили связь с другими кораблями, с рабочими мастерских Свеаборгского порта. Четкого плана в работе у нас поначалу не было. Сказывалось, что среди матросов было мало людей, подготовленных политически, а тем более теоретически. Нам трудно было противостоять эсеровским ораторам, приезжавшим из Петрограда. Очень часто они забивали нас своей эрудицией.
Организацию РСДРП в Гельсингфорсе возглавил Гарин — весьма любопытный, но крайне неопределенный человек. До войны он подвизался на литературном поприще, написал имевшую успех пьесу «Моряки». Гарин, может быть единственный из нас, умел выступать красиво, со слезой в голосе. На заседаниях он горячо приветствовал революцию и «наступающую новую эру». При каждом удобном случае подчеркивал, что он большевик. Но первые же его шаги на партийной стезе показали, что большевизм он понимает весьма туманно. Даже нам, не искушенным в политике, его взгляды казались больше меньшевистскими, чем большевистскими.
Неожиданно к нам прибыла подмога. Ранним мартовским утром на «Республику» явилась группа большевиков, присланных Петербургским комитетом. Надо ли говорить,
