Кожа дивана холодит сквозь тонкую нижнюю рубашку, постепенно становится легче.
— Коля! Я сейчас сделал открытие: от морской болезни можно спасаться на диване, только без пиджака, в одной рубашке или даже вовсе без неё: чтоб холодок пробрал.
На бритьё потратил целый час.
— Ну а ты, Николай?
Тот провёл рукой по подбородку.
— Чисто. Как на приём к английской королеве.
— На приём так на приём.
… Истекали вторые сутки. Ужин не принесли.
Ни у кого ничего нельзя узнать. Сиди жди, гадай. Георгий выглянул в коридор. Удачно — навстречу бежал шотландец. «Спрошу у него». Шотландец поравнялся с Георгием, поздоровался и, не задерживаясь, умчался дальше.
… Крейсер уже девять суток разбивает огромные волны и, взмыленный от снежной пены, то зарывается в валы, то повисает на их гребнях.
— Как ты думаешь, Николай, далеко ли будут преследовать наш караван фашисты?
— Увидим. Я не сторонник прогнозов. Особенно в таких рейсах.
И тут же, словно отвечая на вопрос Георгия, загрохотал главный калибр.
Однажды, когда дверь была открыта (только так можно было проветрить каюту), из артиллерийского отсека донеслось громкое «Нордкап». Дипкурьеры насторожились: «Нордкап» — норвежский мыс. Но что сейчас означает это слово? Караван проходит мимо Нордкапа? Или уже миновал его?
В памяти всплыла карта Норвегии. Норвегия казалась тесаком, древним-древним, с лезвием, изъеденным ржавчиной времени и холодными северными водами. А мысов столько на тесаке!
Нордкап где-то вверху. Ещё выше от него, в стороне, на северо-запад, — остров Медвежий. Опасный остров. Ведь на Медвежьем фашистская военная база.
В сентябре 1942 года вот так же, как теперь, мимо Медвежьего пробивался караван в Мурманск. Был там теплоход «Сталинград». И находились на нём два дипкурьера — Иван Хромов и Николай Шмаков. Они погибли. Теплоход торпедировала гитлеровская подводная лодка. Корабль быстро поглотила морская пучина. Спастись удалось лишь немногим из экипажа. Возможно, уцелели бы и дипкурьеры, будь они «порожняком», налегке. Но у них много диппочты. Если случится катастрофа — прежде всего уничтожить диппочту, чтобы она не досталась даже морю. Иван Хромов и Николай Шмаков так и поступили. Ценою своей жизни.
И вот Костюченко и Зайцев на том же маршруте, каким плыли Хромов и Шмаков.
— Далеко до Медвежьего? — спрашивает Зайцев.
— Наверное, уже близко… Почтим память Хромова и Шмакова.
Встали. Помолчали. Потом Зайцев сказал:
— Мне рассказывали такую притчу: там, где падает мёртвым солдат, поднимается дуб. Пусть не сразу, пусть через много лет, но обязательно вырастет. Ну а если человек погибает на море?
— Не сомневаюсь, что и тут есть притча. Возможно, даже трогательней, красивей. Но и без притчи мы с тобой знаем: остаётся память. Память людей. Долгая, вечная.
Георгий говорил медленно, подыскивая нужные слова, достойные такой минуты.
— Помнишь — на памятнике Теодору Нетте:
«Смерть наша будет отмщена
Грядущей пролетарской местью».
Перевёл дыхание, положил руку на плечо Зайцева:
— Я чувствую, как память о Хромове и Шмакове делает меня сильней. А ты?
— И я.
Кнопка вызовов давно уже не нажималась: всё равно никто не придёт. Единственная возможность что-либо спросить у Роберта, когда он принесёт еду. Но что может поведать рядовой матрос? «Артиллерийская дуэль». — «С кем?» — «Конечно, с фашистской эскадрой». Вот и всё. А результаты дуэли? Не знает.
Вдруг орудия смолкли. Это было неожиданно и непривычно. Молчание длится час, два, пять…
И в минуту, когда ни Георгий, ни Николай никого не ждали, распахнулась дверь.
— Мистер Джонсон!
— Хау ду но ду, джентльмены! — прогремел его бас.
Джонсон чисто выбрит, только синева под глазами выдаёт его усталость.
— Новости печальные? — насторожённо спросил Георгий.
— Бой проведён успешно. Конечно, потери есть. С обеих сторон. Что ж, война. На этот раз огонь противника был значительно слабей. Но опасная зона пройдена. Теперь я выполняю наконец вашу просьбу — можно подняться на верхнюю палубу.
Николай и Георгий переглянулись.
— Давай первым. По традиции, — сказал Николай.
Георгий шагнул вслед за помкэпом.
Джонсон вдруг разговорился.