Баллада о дипкурьерах - страница 17

Наконец подали поезд. В купе сели четверо. Супружеская пара и ещё двое мужчин. Владимир бросил быстрый, оценивающий взгляд. «Срисовал», — как он говорит, то есть запомнил. Одеты хорошо. Двое мужчин — один худощавый, второй пухлый и мягкий, как подушка, — подозрительно покосились на незнакомца: его помятый, видавший виды костюм вызвал нескрываемую гримасу. У худого в петле жилета матово поблёскивала золотая цепочка часов, на пальцах толстяка — два дорогих перстня. «Ну и компания!» — подумал Урасов.

Он закрыл глаза. «Притворюсь дремлющим, чтоб не было расспросов». Всё же толстяк улучил момент:

— В Будапешт направляетесь?

— Нет, в Хатван.

В разговор вступил худой:

— Позвольте спросить, вы, кажется, не венгр?

Урасов посмотрел в упор. «Чёрт возьми тебя! На шпика похож».

— Я словак Еду в Хатван, домой, к родственникам.

И тут — надо же случиться такому! — толстяк заговорил по-словацки! А Владимир, ни одного словацкого слова не знал!

Ничего не ответил, промолчал.

Соседи по купе смотрели на него вызывающе: ага, попался!

Поезд подошёл к станции Шаторальяуйхель.

Все спутники Урасова отправились в вокзальный буфет.

Владимир настороже. «Если появится полиция, убегу под вагонами». Он хорошо знал тучных полицейских: под вагонами им ни за что его не догнать. Они даже не полезут под вагоны. Встал в тамбуре, вынул украдкой карманное зеркальце: в нём виден перрон.

Двое богачей вернулись из буфета. Поезд тронулся. За вокзалом вдруг показалось шествие с красными знамёнами. «В чём дело?» Владимир недоумевал. В купе были новые пассажиры. Они рассказывали, что в Будапеште якобы коммунисты берут власть.

Владимир и бровью не повёл. «Может, это провокация?»

Двое, ходившие в буфет, едят апельсины. Толстяк говорит:

— Этих смутьянов быстро усмирят.

Снова и снова подозрительные, недружелюбные взгляды в сторону Урасова.

Вечером, около шести, прибыли в Мишкольц. На улицах демонстрации, красные флаги, вокзал тоже в кумаче. Мишкольц — рабочий город. Значит, действительно венгерский пролетариат поднялся! Толстяк и худой снова вышли в буфет. А когда возвратились, вид у них был мрачный, с пальцев толстяка исчезли перстни. «Спрятал! Испугался!»

Владимир воспрянул духом. А в Хатвани, где весь вокзал был запружён народом и гремели песни, ему стало совсем весело. В Хатвани соседи Урасова уже не вышли на перрон за новостями: всё было и так ясно. Они виновато молчали. Вдруг толстяк встрепенулся.

— Это же Хатвань, вам сходить! — Он посмотрел на Владимира.

— Поеду в Будапешт, к дядюшке.

Толстяк, заискивающе улыбаясь, протянул апельсины:

Угощайтесь, пожалуйста.

Владимир отказался.

— Может быть, вам купить билет дальше? Я всё равно пойду в буфет: жажда мучит.

Владимир дал деньги на билет, на апельсины и на бутылку минеральной воды.

Вернувшись, толстяк принёс всё заказанное Урасовым.

— Скажите, вы ведь русский военнопленный?

— Точнее, бывший военнопленный.

— Да, да, конечно, — закивал головой толстяк.

Урасов съел апельсины, выпил воду и задремал. Проснулся на рассвете, когда поезд подходил к Будапешту. Толстяк и тот, который с цепочкой («А где же она? И её нет!»), бодрствовали. Видимо, они не спали всю ночь. Когда показался вокзал, все повернулись к окнам: какая тут обстановка?

Урасов увидел на фасаде большой яркий плакат: рабочий перекрашивает парламент в красный цвет.

Февраль двадцатого года застал Урасова в Вене. Здесь находились венгерские коммунисты, покинувшие Будапешт после поражения мартовской революции 1919 года и падения Венгерской советской республики. Среди них нет Бела Куна — его арестовали венские власти. Нужно спасти Куна и всех тех, кого реакция бросила за решётку. Ференц Мюнних сообщает Урасову: «Снова надо в Москву».

Владимир имел в те дни испанский паспорт: испанское консульство, бывшее попечителем русских военнопленных в Австрии, продолжало по инерции выполнять эту миссию, правда, с существенной поправкой: вербовало в белые армии. Вот Владимир и явился в посольство за визами в далёкий путь.

Его принял русский поручик Гельмштейн.

— Зачем пожаловали?

— Хочу на родину, спасать Россию от большевиков, надоело здесь сапоги тачать.