* * *
Итак, на втором году обучения в начальных классах для «маленьких» я была практически единственной, кому часто доверяли играть в настоящих спектаклях: обычно дети начинали постепенно выходить на сцену, начиная лишь со средних классов, именно оттуда набирали ангелочков для «Фауста». Совсем малыши первого года обучения на сцену вообще не выходили. Только в балете, где катались на роликах, изображая фигуристок, участвовали вместе старшие и младшие.
Одноклассницы мне, вероятно, втайне немного завидовали, но директор, балетмейстер и наш преподаватель были мною очарованы. Даже зрители меня замечали, потому что я всегда стояла у самой рампы и всегда хорошо справлялась с ролью. Я больше не была обычной ученицей балетного класса, меня приучили к сцене, в восемь лет я уже выступала перед огромным залом, сумев справиться со смущением!
В такой ситуации, думаю, было уже довольно сложно остановить мое сценическое развитие. Как я могла остановиться? Меня вела судьба, и мой жребий был предрешен — я стану балериной. Матери пришлось принимать решение, мои первые успехи на сцене вызывали у нее сомнения, и в этой ситуации мнение мадемуазель Теодор сыграло важную роль. Каждый раз, когда поднимался вопрос о моем будущем, она говорила матери: «Запрещать Клео стать балериной грешно, учитывая ее способности».
Акробатическая жизнь. — Они будут есть? — Наш отъезд в Латинский квартал. — Проживание в XVII округе. — Ученица в монастыре Saint-Vincent-de-Paul. — Монахини думают, что я учусь в Консерватории. — Как все раскрылось. — Все хорошо, что хорошо кончается. — Принята на службу в одиннадцать лет. — Моя подруга Леонтина Бове. — Вишни из Гаренны. — Прекрасные выходные на острове Гранд-Жатт. — Друзья-покровители. — Первый браслет и последняя кукла. — Я позирую для Дега и Форена. — Жорж Каэн пишет мой портрет в образе графини Гвиччиоли.
Наша с матерью жизнь ни в малейшей степени не была монотонной, скорее, как сейчас говорят, «суматошной». Пока я не начала заниматься балетом, времени хватало, уроки заканчивались, мы возвращались домой на омнибусе, и вся вторая половина дня была в нашем распоряжении. Но как только я начала участвовать в спектаклях, все переменилось: наши планы подчинялись расписанию репетиций. Даты и время были указаны в расписании, и перед тем, как начать репетировать, господин Плюк делал перекличку, а часто и сам оставался на репетицию. Потому что наш добрый Плюк, кроме бумажной работы, которой требовала его должность, занимался еще и артистической деятельностью: он играл в пантомиме, в частности изображал бейлифа в «Корригане» и цыганского барона в «Двух голубях». Ему это очень нравилось, и он полностью погружался в образ своего персонажа. Нас ужасно веселило наблюдать на сцене, рядом с собой, нашего уважаемого управляющего в костюме и гриме. Балетмейстер Хансен, который сам уже почти не танцевал балет, тоже иногда выступал с пантомимой: он очень убедительно играл дикого Калибана в «Буре».
Работа на репетициях поглощала нас целиком. Когда мы танцевали в опере из репертуара, партия была нам знакома и мы репетировали ее лишь накануне представления. Но если речь шла о дивертисменте в новой постановке, репетиции длились часами каждый день, пока вся группа не достигала совершенства, чего всегда добивался Хансен, работая с нами c научной точностью.
* * *
Несмотря на наши полупрозрачные пачки, мы были не бесплотными духами и должны были подкреплять свои силы. Но вопрос обеда почти всегда оставался гипотетическим, и Виктор Гюго, подражая самому себе, мог бы воскликнуть по нашему поводу: «Будут ли они есть?» На второй год обучения во всех начальных классах уроки проходили в полдень, тогда хотя бы можно было поесть дома перед тем, как отправиться в Оперу, а после урока пойти на репетицию, если было нужно. Но в среднем классе уроки начинались утром, в девять часов, а репетиции в половину двенадцатого. Для тех, кто должен был идти на репетицию, и речи не шло о том, чтобы отправиться домой пообедать. Приходилось есть в гримерной или то, что приносили с собой, или то, что удавалось где-то случайно перехватить. Часто за едой посылали младших учениц, отплачивая им за услугу мелкой монеткой, что очень приветствовалось, поскольку многие из них не принадлежали к состоятельным семействам. После уроков они со всех ног бежали к нашим гримерным, нетерпеливо стучали в дверь, толкаясь вбегали в комнату и все хором спрашивали у матерей: «Мадам, мадам, не нужно ли сбегать?»
