Младший из холопов только кивнул, а старший почесал в бороде и прогудел:
– Это… боярыня… нам бы пару детишек с собой взять… кого постарше… или баб…
– Детишки-то вам зачем?
– Это… ежели жилье ладить, так мох нарезать кому-то надо, да и всякое другое по мелочи… а у нас рук не хватит… А работа нетяжелая, мой меньшой мне уже помогал, справится.
– Ладно, берите еще пару мальчишек и завтра же с утра отправляйтесь. А сейчас ступайте, собирайтесь, – махнула рукой боярыня.
Когда Анна, обойдя все закоулки усадьбы (и не вспомнить, когда в последний раз столь дотошно все осматривала), направилась к главному строению, на крыльце ее уже дожидалась Листвяна с известием, что стол к обеду накрыт. И ведь сумела подгадать, подглядывала за боярыней, что ли? Но удивление чуть не перешло в оторопь, когда Анна увидела, КАК накрыта для нее трапеза. Только для нее одной, в торце большого стола – на том месте, где обычно восседал Корней…
Чего ей стоило с невозмутимым видом проследовать через горницу, сесть («Спину, спину держать… сама же девок учу!»), ополоснуть руки в поднесенной девкой-холопкой лохани, вытереть их поданным рушником. И все это, стараясь не коситься на стоящую возле двери Листвяну, по обыкновению сложившую руки под грудью и непостижимым образом сочетавшую вид ключницы, готовой исполнить любое приказание, и суровой надсмотрщицы, следящей, чтобы молодая холопка не допустила какой-либо неловкости.
«Конечно, у батюшки-свекра не забалуешь, он кого угодно подчинению выучит, но эта ведь не только сама подчиняется, но и других подчинять умеет – вон как холопки у нее по струнке ходят! …И из лука лихо стреляет, ну, прямо, Лука Говорун в юбке, только все больше помалкивает. Себе на уме бабонька…»
И вдруг, как озарение:
«Навыки десятника и девки да молодухи с самострелами под ее рукой! Только пожелает, и из усадьбы никто живым не выйдет… Так и не вышли же! Было уже такое: никто из бунтовщиков, что той ночью пролезли в ворота, назад не вернулся! Всех вперед ногами вынесли!»
Горница, знакомая до последней, самой мелкой трещинки в бревне, мгновенно обратилась в клетку, ложка в руке дрогнула и чуть не выпала из враз ослабевших пальцев, глаза вскинулись на Листвяну, а навстречу – вопросительный взгляд: «Что-то не так, хозяйка?» – и готовность немедленно исправить то, что вызвало неудовольствие боярыни.
«И ведь не притворяется! На самом деле обеспокоена, чем хозяйке не угодила. Но Корнея-то она уже обротала! И десяток стрелков при ней!»
Анна закашлялась и, мотая головой, отмахнулась от подавшейся к ней ключницы, мол, не нужно ничего. Она не поперхнулась, просто вид сделала: надо же было как-то оправдать вскинутые на Листвяну глаза, иначе сущая нелепица выходит – боярыня, большуха лисовиновского рода, испугалась холопки-ключницы.
Листвяна отступила на прежнее место, а Анна продолжила трапезу, но даже не замечала, что ест – не до еды ей стало, уж больно тревожные мысли нахлынули.
«А ведь я еще и сама ее усиливаю: если Леша с Перваком устроит все, как уговорено, то Корней повинен дать ключнице волю и кормить ее, пока сыновья в возраст не войдут. Тогда ребенка от Корнея родит уже не полонянка-холопка, а вольная женщина. Совсем другое дело. Крестить новорожденного Корней, конечно же, понесет сам – в его-то возрасте такой повод для гордости! А отец Михаил наверняка не удержится от попрека: мол, в блуде дитя прижито, от невенчанной жены… Невместно воеводе, он же христианские строгости в Ратном насаждает… Один выход – жениться на Листвяне! Листька – воеводиха? Боярыня? Листька – большуха лисовиновская?! И все это я своими руками? Господи, да неужто и впрямь, как святые отцы учат, злодейство против самого злодея оборачивается? Ведь это же я Первака приговорила!
Нет!!! Я мать, я в своем праве, я детей своих защищаю!!!»
Извечная материнская уверенность в своем праве ради спасения детей перешагнуть через все и всех придала Анне силы и помогла успокоиться.
«Хватит, матушка-боярыня, прежде страха пугаться! Сразу об этом не подумала, а сейчас дело уже сделано, поздно слезы лить. У кого помощи искать? Об Корнее и речи нет, а кроме него? Опять Аристарх!.. Господи, за что меня снова в его руки отдаешь? Но… да будет воля Твоя! Кто я такая, чтобы ей противиться?»
