– Каких ушей? Ты про что?
– Да про отроков я… возницей-то кто-то из них поедет, да и охрана с нами будет, а они иной раз болтливее девчонок. Зачем нам, чтобы об лисовиновские дела кто-то язык трепал?
– А… ну это да, конечно… только лезут тут всякие… в Лисовины-то, – выпалила младшая сноха.
– Это ты про кого? – голос Анны резко построжел, но Татьяна ничего не заметила.
– Да про Арину эту… Вот уж не думала, что кто-то на Немого позарится да голову ему задурит… Ну да баба молодая, справная… Батюшка наш, хоть Листвяна его к рукам и прибрала, а все равно – эта только плечом повела, так он готов всю семью обделить, лишь бы ей угодить. Самому-то Немому оно и без надобности – сколько лет при нас жил и доволен. Чего ему не хватало-то? Ох, могут же некоторые мужей разума лишать!
Татьяна поджала губы и сокрушенно покачала головой, являя собой образец добродетельной жены:
– Скромных да работящих только на словах хвалят, а как до дела дойдет, вот такие Арины да Листвяны все и получают. Вот и Лавр мой… – она все-таки не удержала слез. – Когда он к тебе… и то лучше было. Он тогда и спокоен был, и меня не обижал, а теперь… словно на пенек смотрит! Настена не разрешает нам сейчас с ним спать, так он и рад! Ну чего тебе тогда не хватало? Жили бы тихо, как по древнему обычаю заведено, и батюшка не попрекал… А сейчас…
Анна оторопело смотрела на сноху. Вот уж чего она от Тани не ждала, так это напоминания о Лавре. Сама-то всеми силами старалась выкинуть из памяти то, что когда-то связало ее и мужнина брата, а тут – нате вам! Спасло ее, что сноха опять залилась слезами, уткнулась в рушник и ничего не замечала и не слышала.
«Нет, ничего отвечать не буду, а то еще неизвестно, до чего договоримся. А вот про Андрея…»
– Ну-ну-ну… водички вот выпей. Давай-ка я рушник намочу, оботри лицо-то… Увидят, что обо мне подумают? Скажут, боярыня гостью дорогую обидела…
Анна хлопотала вокруг родственницы, а сама медленно закипала.
«Ну, Дарена, ну, напела… Доберусь я до тебя завтра!»
Всхлипы становились все реже, наконец Татьяна отняла рушник от глаз и уставилась на хозяйку.
«Господи, неужто и я в тягости такой же дурой выглядела?»
– Тань, ты как, успокоилась? Слушать-то можешь? – мягкость из голоса куда-то исчезла, с гостьей теперь говорила не родственница – боярыня.
– Ты чего, Ань? – Татьяна не поняла, с чего Анна так переменилась, и испугалась.
– Да все бы ничего, только вот за что ты так Андрея обездолить хочешь? Чем он перед тобой провинился? Али не человек он? Ведь родич нам… батюшку Корнея собой от смерти закрыл.
– Как обездолить? – все еще не понимала Таня. – Чего ему не так-то? Батюшка Корней с ним как с сыном… того и гляди… Бабы-то вон говорят…
– Бабы! – взорвалась Анна. – А ты куда смотришь? При тебе близкую родню хают, а ты молчишь да слушаешь? Ладно бы просто слушала, так еще и повторяешь…
– Ну, так они же правду говорят. И о нем тоже пекутся – не чужой ведь. Он при нас спокойно жил, а теперь?
– Озаботились, значит? – зло усмехнулась Анна. – Прям-таки для его пользы стараются! Все у него есть, говоришь? А семья у него есть? Дитя свое он на руках держал? Жену обнимал?
– Да нужен он ей! Ну, сама посуди – с чего это такая, как она, с ним, с увечным? Ей же добро наше глаза застит! Ишь, возле сильного рода пристроиться захотела!
– А ты ей в глаза хоть раз посмотрела, что так судишь? Увечный? Да он ей дороже любых красавцев – вон Глеба отшила, как и не видела его.
– Г-глеба? К-когда? – от неожиданности заикнулась Таня, а Анна вдруг хихикнула по-девчоночьи, вспоминая недоумевающее лицо записного ратнинского сердцееда.
– Да ты не обижайся, не над тобой я смеюсь – так, вспомнилось…
И вдруг ее отпустило; куда-то пропала досада от того, что приходится отрываться от насущных дел и тратить время на разговор с Татьяной, исчезло раздражение на слабую характером и невеликого ума сноху. Повеяло чем-то знакомым домашним, теплым. Она и задумываться не стала, отчего так – просто отдалась этому ощущению, позволявшему хоть ненадолго забыть о свалившихся на нее заботах и тревогах.
А все было просто: они сейчас ненадолго вернулись в те времена, когда после смерти свекрови Анна решительно взяла на себя обязанности большухи лисовиновского рода, а Татьяна не только не воспротивилась этому, но и с видимым облегчением спряталась за ее спину. И вот сейчас, как и в прежние годы, Татьяна могла всласть пожаловаться и поплакаться, а Анна – более сильная духом, больше в жизни повидавшая – утешала, наставляла, уговаривала. Совершенно неважным вдруг оказалось, на что именно жалуется Татьяна и что отвечает ей Анна – важен стал сам разговор, на краткое время возвративший их к прежним отношениям. И хотя обе понимали, что вернуть прошлое невозможно, но существует на свете бабье утешение – хоть час, да мой.
