Под этим надзором я накидал к порогу порядочную кучу, и даже немного согрелся при этом. Потом перетаскал эту кучу к очагу и… и тут возникла проблема, да такая, что про орла этого я сразу забыл. Собственно с этого надо было начать, но разве наличие в доме спичек, огнива, зажигалки, или на худой конец кремня и кресала, не является обязательным условием?
Теперь я знаю ответ на этот вопрос.
Нет, не является.
Я перерыл всё. Даже в сундук-кровать заглянул.
Пусто. Никаких признаков… гм… огнедобывающих средств. Да и очаг, когда я его изучил повнимательнее, — насколько это возможно впотьмах, вид имел такой, словно в нём ни разу не разводили огонь.
Ни золы, ни пепла.
От моей возни проснулся компаньон.
— Чего ты возишься? Потерял что?
Ладно, подумал я, чего уж теперь, всё равно разбудил человека.
— У тебя спички есть?
— Что?
— Ну чем огонь разжечь?
— А-а, вот ты о чём… Нету, — сказал он и отвернулся.
— А как ты разводишь огонь?
— Никак, — глухо сказал мой компаньон от стенки. — Не люблю огонь.
IX
Утро особой радости не принесло.
Ломота в костях, стылые мышцы. И главное — я по-прежнему далек от своей цели.
Мы невкусно позавтракали холодным мясом и сухарями, запивая водой, кои мой компаньон вынул всё из того же сундука. Рекомендовал бы этот мир любителям старины — он научит их ценить комфорт, уют, хорошую кухню и прочие приятные пустяки, именуемые цивилизацией.
Солнце всё выше поднималось над горизонтом, быстро нагревая землю. И уже через час я снова был готов стойко переносить все тяготы и лишения, выпавшие на мою долю.
На оранжевом небе — ни облачка. Только темной точкой парит высоко над нами орёл.
— Это орёл? — спросил я.
Компаньон мрачно посмотрел в небо, в направлении указанном мною.
— Ну что, пошли? — сказал он, игнорируя мой вопрос.
— Знаешь, я ночью выходил во двор. И обнаружил на дереве орла. Разве орлы ночуют на деревьях?
— Давай договоримся так, — сказал мой компаньон. — Я человек простой и в общении необременительный. Но даже у меня есть свои недостатки. Например, я не люблю орлов. Даже разговаривать о них не люблю. Пошли?
— Пошли.
И мы побежали искать лекаря.
X
Этот рисунок я увидел в пятом или четвертом по счёту доме. И лишь через час беспокойство, глодавшее меня, превратилось в понимание.
— Стой, — сказал я.
— Что такое? — остановился он. — Опять устал?
— Нам надо вернуться, — сказал я.
— Куда ещё вернуться? — мой компаньон был недоволен.
— К гончару.
— Брат, — сказал он, положив мне руку на плечо и заглянув мне прямо в глаза. — Если мы будем всё время возвращаться или сожалеть о том, что уже сделано, мы никогда…
— У гончара на стене рисунок.
— У пахаря тоже на стене рисунок.
— У какого пахаря?
— Не помню. Пахарей много.
— Ты не понимаешь. Там на рисунке… короче, мне надо его как следует рассмотреть.
— Ну что сказать, — сказал он. — Ценитель искусства, дитя муз. Сын у него в беде, а он будет картинки… Ладно, пошли, — быстро перекинулся мой компаньон, увидев, как изменилось моё лицо.
И мы побежали к дому гончара.
Надоело мне всё это уже порядком. Все перемещения бегом. Абебу Бекилы хреновы.
Сдохну я здесь.
Хотя нет, не сдохну. Потому что нельзя.
Мимо дома ткача, через кустарники, мимо свалки.
Мне вспомнилось, как я участвовал в зимней отраслевой Спартакиаде, защищая честь родной конторы. Первый день бежал индивидуальную гонку, а на второй эстафету. Издевательство над людьми, конечно, все эти спартакиады и прочие весёлые старты. Весь год куришь бамбук, и вдруг в один прекрасный день, согласно списку, представленному профкомом, трясешься в автобусе с коллегами, посмеиваешься при этом, дескать, подышим свежим воздухом, вечером, в день заезда на базу, само собой — за приезд, за удачный старт, за спорт и физкультуру, а потом, на старте, неожиданно для тебя самого вдруг прорезается в тебе неведомо где спавший весь год спортсмен. И ты надсаживаешься на этой лыжне, стреляя лыжами-деревяшками, полученными на местной базе, и не хочешь уступать лыжню, а уступив, пытаешься зацепиться за этим молодым на пластике и в гоночном комбинезоне, с подозрительно техничным ходом, это в каком-таком учреждении такие работают? — и отстаёшь на каждом шаге, и терпишь-терпишь, чтобы на финише королём пронестись последние пятьдесят метров. На следующее утро с лёгким ужасом думаешь о том, что вот опять бежать тот же трешник, только в эстафете, мама моя, да я же сдохну! а на деле всё оказывается гораздо легче, чем ты думал, потому что вчера продышался как следует, и организм подтянулся чуток, пытаясь соответствовать внезапно изменившимся условиям существования.
