Больше всех, как обычно, пострадал я, хотя ничего такого не делал. Подумаешь, отрабатывал технику скалолазания на фасаде казармы. И за этот пустяк - наряд!
Мало того, пришлось мыть пол в офицерской уборной на втором этаже здания штаба.
От обиды я отвернул все краны, какие сумел найти. На первом этаже всплыли даже сейфы. "Кто открыл краны?" - спросил меня разъяренный Нахрапов. Я объяснил, что пришел какой-то подозрительный литовец и пустил воду. "Что же ты их не закрыл?"
- заорал полковник. "Приказа не было" - ответил я.
Три наряда он мне все-таки вкатил. Отбывать их совершенно не хотелось. К тому же на завтра планировалась присяга, а клясться в верности КПСС и социализму как-то неприятно. Непрерывная пьянка в городе стала надоедать, а в части ребята либо забивали косяк, либо смотрели бесконечную порнуху по телевизору. Короче, пришла пора "штыки в землю". Тут Игорь очень кстати схватил алкогольную интоксикацию, его отправили домой, а меня он попросил назначить сопровождающим. На квартире у одной нашей Шаул...ской знакомой он мгновенно выздоровел, и через два дня мы, простившись со всеми друзьями в Шауляе, поехали на знаменитую Гору Крестов, потом в Тракай, Вильнюс и оттуда в Москву.
В том году мне пришлось еще много путешествовать - от Эстонии, где живут самые красивые в Союзе блондинки, до Молдавии, где самые красивые брюнетки. Но поскольку тема этой книги - восточная часть страны, то мы пропустим и фиолетовую сказку белых ночей во фьордах Баренцева моря, и неистовые краски золотой осени на горных озерах Кавказа, и архитектурные памятники Соловков, Кижей, Валаама, Сванетии, Пскова, Чернигова, и уютные долины Хибин. На дворе уже январь, и слякотная московская зима посыпает для вида снежком грязные улицы.
Я сидел дома, строча черновик дипломного проекта. На столе передо мной в стеклянной банке лежала куколка бабочки, три недели назад извлеченная из холодильника, где проходила зимовку. Со дня на день бабочке предстояло вывестись и летать по квартире, питаясь раствором сахара и напоминая о приближающейся весне. Пока что весна казалась несбыточно далекой. Я настолько закрутился среди всевозможных дел, (помимо института, я работал еще в двух местах, и в каждом из них не знали про другое), что даже поездка за город в выходной не удавалась уже почти месяц. К тому же снег под Москвой почти стаял, и не было надежды хоть раз прокатиться на лыжах в эту зиму.
Радиоприемник, висевший за стеной, закончил треп о "главном событии международной жизни" - тридцатом заявлении Горбачева по поводу положения в Персидском заливе, и я прислушался, ожидая прогноз погоды. Но вместо этого диктор бесстрастным голосом сообщил, что начавшееся извержение Авачинского вулкана не угрожает безопасности Петропавловска. Через пять минут я уже бежал оформлять командировку в погранзону, а перед моим мысленным взором проносились жуткие картины лавовых рек, сжигающих городские окраины.
До тех пор я семь раз летал на Дальний Восток или обратно, и всегда по дороге видел что-нибудь интересное. На этот раз почти весь полет проходил в условиях полярной ночи, так что ничего особенного ожидать не приходилось. Но где-то над Оймяконом за окном ненадолго рассвело, и я увидел внизу удивительный пейзаж.
Горные хребты, сочно-розовые в лучах низкого солнца, причудливо ветвились, словно морозные узоры на стекле, а между ними змейками извивались синие полоски пойменного леса вдоль замерзших притоков Индигирки. С высоты восьми тысяч метров было отчетливо видно, как в узком каньоне лопнула гигантская наледь, и потоки прорвавшейся из-под нее речной воды устремились вниз по руслу. Я поклялся себе, что обязательно доберусь летом до этих мест. В девять вечера самолет развернулся над Петропавловском, и я приник к иллюминатору, высматривая огненный цветок лавового фонтана. Но его не было.
Мой друг Серега стал лидером "зеленого" движения Камчатки. Он развернул бурную деятельность по борьбе с золотодобытчиками и лесосплавщиками и был в курсе всех новостей. За прошедшие три года на полуострове многое изменилось. Передовые отряды наступавшего массового нашествия туристов уже достигли этих чудесных мест. Медведей перестреляли на желчь, пользующуюся спросом у японцев; соболей, рысей и росомах - на меха для американцев. В народе ходили мрачные слухи о скорой отмене режима погранзоны.
