И он не просто одаренный. Одаренность — штука обыкновенная, вполне объяснимая. А особенность Якоба в том, что его объяснить невозможно. Он как электрический ток, бьющий прямиком в ранимые места. Он — сама жизнь. Впрочем, подобные детали коллег по-настоящему не интересовали. Они легонько улыбались, когда он со слезами на глазах что-то мямлил, невзначай роняли: «Да, это сущая фантастика», — хлопали его по плечу и спешили к копировальной машине или на очередное совещание. Но Йоаким не принимал это близко к сердцу. Он-то знал, что сподобился приобрести опыт, который поднимал его над обыденной манерой людей думать и вести себя. Так уж оно получается, думал он. Чудо жизни надо хранить в себе.
Когда Сюзанна с Якобом выписались из больницы, он взял двухнедельный отпуск. Пока Дитте была в школе, в квартире царила тишина. Сюзанна спала, Якоб тоже. Йоаким вынимал спящего мальчика из кроватки, сидел, держа его на руках, и терпеливо ждал, когда он проснется. Временами Якоб тихонько вскрикивал, а не то потягивался, вскинув над головой сжатые кулачки. Изнемогая от нежности, Йоаким прижимал к себе теплое тельце. Он не замечал, как бегут часы. Казалось, все прочее в жизни не имело значения. Работа, бег времени, разные мелочи, донимавшие его раньше, когда он не знал, что такое настоящая жизнь. Теперь он словно бы понимал все совершенно иначе. Вдруг уразумел, до какой степени был слеп. Лица людей в автобусе, когда тяжелая машина в час пик медленно пробиралась по забитым транспортом, мокрым от дождя улицам. Эти лица открывались ему навстречу. Он как бы заглядывал в сердца других людей. Видел их печали и радости. Ошеломительное ощущение. Или вот дети, что кричали на улице. Сколько же силы в их голосах, думал он. Это сама жизнь рвется наружу. Вереницы облаков в небе, цветы, музыка, даже яйцо могли повергнуть его в изумление. Все обретало двойной смысл. Во-первых, очевидный, а во-вторых, еще один, спрятанный в глубине, и этот второй смысл он не мог выразить словами. Чувствовал, что ходит на непослушных ногах, будто едва успел овладеть этим умением. Будто, как Якоб, должен всему учиться сначала. С нуля. Мне дан новый шанс, думал он. Сейчас. И я его не упущу.
Что бы ни ждало в будущем, думал он, мне дарованы радость и любовь. Достаточно на целую жизнь.
Йоаким осторожно попробовал поговорить об этом с Сюзанной, но она считала, что ему лучше заняться практическими делами.
— Ты получил отпуск не только затем, чтобы сидеть в кресле с Якобом на руках, — заявила она.
— Так ведь я каждый день готовлю еду и в магазин хожу, — запротестовал он.
— Но есть и другие дела.
— Я стираю белье, склады паю его.
— Я не об этом.
— Еще я делаю уборку и провожаю Дитте в школу.
— Мог бы и обо мне позаботиться.
— Тебе обеспечен покой, как ты просишь. Можешь спать, сколько заблагорассудится. Я за всем прослежу, — терпеливо сказал он. Однако Сюзанна и этим не удовольствовалась.
— Ты не понимаешь, — сердито сказала она и отвернулась.
— Честно говоря, нет.
— Ну и ладно, мне все равно.
Она навзничь упала на кровать и натянула одеяло на лицо, так что виднелись только лоб да рыжая челка. Тело ее в постели казалось большим и бесформенным. Поры на коже словно бы стали заметнее. Обычная одежда по-прежнему ей не годилась, и она целыми днями ходила в халате. Лишь изредка надевала блузку и брюки, но блузку, как правило, не застегивала и в брюки не заправляла, а волосы вообще никогда не расчесывала. Йоаким был настолько поглощен Якобом, что до сих пор не задумывался об этом. Ей нужно встать, подумал он, причесаться, вымыться. Но он дал себе слово больше с Сюзанной не ссориться и потому ничего не сказал.
В ближайшее время ему пришлось чуть не ежедневно напоминать себе об этом обещании. Оправившись после родов, Сюзанна, казалось, начисто забыла, что они находятся в средоточии чуда жизни. Постоянно злилась, капризничала. Цеплялась к пустякам, брюзжала. Что бы Йоаким ни делал, все было не по ней. И Якоба он вынимал из кроватки не так, и пеленки складывал не так, и витаминные капли отсчитывал не так. И кофе ее, видите ли, остыл. И Дитте выросла из сапожек — опять он кругом виноват. Она стояла в халате у него за спиной и брюзжала, брюзжала:
