Каждый вечер после работы, в шесть-полседьмого, он ехал к Дитте и Сюзанне, в их крохотную квартирку. Под окнами, словно похваляясь богатым репертуаром, самозабвенно заливался трелями черный дрозд. Во дворе распустилась акация. Йоаким открывал окно и шал Дитте, которая качалась с подружками на качелях, а Сюзанна стояла за его спиной, сцепив руки у него на груди. Прижималась к нему, вынуждала наклониться вперед. Дитте прибегала наверх, они ужинали, потом он делал с ней уроки. Девочка как будто бы вполне к нему привыкла. Причем быстро и почти безболезненно. Иногда, заметив меж Йоакимом и Сюзанной трещинку разлада, ловко ее использовала. Могла встретить его до ужаса холодно. Хотя на другой же день сменяла гнев на милость.
Временами Йоаким ходил с Дитте в парк, где она каталась на самокате. А не то они вместе кормили голубей хлебом, который девочка тщательно между ними распределяла. Она и в песочнице любила покопаться, несмотря на свои девять лет. Тогда он сидел рядом на лавочке, читал газету.
Сюзанна в подобных вылазках не участвовала. Предпочитала оставаться дома, перемыть посуду, приготовить бутерброды, убрать квартиру, но, когда они возвращались, зачастую успевала, судя по всему, пожалеть об этом, потому что была совсем не такая, как перед их уходом. Когда они, войдя в коридор, кричали «Привет!», отвечала она редко, а когда Йоаким входил на кухню, где она чем-то громыхала — кухонным комбайном, электрическим чайником или электроножом, — тоже не слышала его, пока он не заключал ее в объятия.
— По-моему, вы говорили, что придете в десять минут восьмого, — могла объявить она, высвобождаясь из его объятий и сию же минуту принимаясь шарить по шкафам и ящикам в яростных поисках пластмассовых мисок, оберточной бумаги и средств для чистки труб. Всего разом.
— Да ведь мы всего-то на двадцать минут опоздали.
— Дело не в минутах. А в том, могу я на тебя положиться или нет.
— Конечно, можешь. Я люблю тебя, Сюзанна, — говорил он, привлекая ее к себе.
Она затихала. Однако позднее, когда, уложив Дитте, они перед сном еще часок сидели вдвоем на диване, в желтом свете лампы, Сюзанна непременно объясняла ему эту свою тревогу, которая делала ее нервозной и уязвимой. Для него, твердила она, очень важно знать ее прошлое, чтобы все между ними было без утайки. Йоаким понимал, таким манером она просила прощения, и если он не станет слушать, то совершенно ее оттолкнет. Мысленно он говорил себе, что это расчистка. Причем очень основательная. Жилось Сюзанне ох как несладко. Отец пил. И росла она в семье, где царила жестокость. Брат ее тоже был алкоголиком. Кроме матери, она ни с кем из родни не общалась. Порвала со всеми — с отцом, с братьями и сестрами, тетками и дядьями, кузенами и кузинами — после бесконечных склок, в детали которых она посвятила Йоакима. Ее постоянно обманывали, с самого рождения, — родня, друзья, мужчины. А в первую очередь муж, это ничтожество.
Йоаким слушал ее с двойственным ощущением боли и любопытства. Даже когда приходилось совсем худо (она в это время одну за другой расписывала постельные сцены), он был не в силах остановить ее. Хотел быть рядом с нею, то низвергаясь в грохочущие бездны, где на него обрушивались обломки скал, то взмывая ввысь, в ослепительный свет, струившийся от них обоих. Ведь что бы она ни испытала в прежней жизни, теперь все хорошо. Вместе они с чем угодно справятся. Он для нее единственный, любимый навек. Все было не напрасно, говорила она, несмотря ни на что, все имело-таки смысл. И Дитте теперь стало намного лучше, все уладилось. Люблю тебя, шептала Сюзанна, очень-очень люблю. Надо же — встретить такого человека, как он! В глубине души Йоаким не мог не признать, что нисколько не сожалеет о прежних ее бедах. Ведь именно поэтому она более восприимчива к счастью, какое ей предлагает он.
Он сам себя не узнавал. Человек, который целыми днями работал, а домой приходил только спать, исчез без следа. Теперь его беспрестанно обуревали эмоции. В иные дни сердечные переживания до такой степени отвлекали его от реальности, что он был не способен ничего делать. Время шло, час за часом. В комнатах по соседству гудели голоса, а он сидел в кресле, устремив взгляд в пространство. Совершенно не могу сосредоточиться, с удивлением думал Йоаким и медленно протягивал руку к трубке звонящего телефона. Но трубку так и не брал, снова ронял руку на колени. Он ни о чем не помышлял. Был пуст и наполнен. Абсолютно пуст и абсолютно наполнен.
