Выпроводили ее, и я сказал:
– Как домой выдвигаться будем – неужели стюпом?
Серега сказал:
– Стюпом не выйдет: буха совсем нет. А с бодуна – только по билетам можно.
Тут в моей больной голове решение созрело. Дело в том, что у меня в Питере дядька живет и всегда меня в Питер в гости зовет. Теперь я и понял: пора мне дядьку питерского навестить.
Сказано – сделано. Еле копейки какие-то наскребли на метро, да двушку на позвонить пришлось аскать. Непривычное это дело – двушку аскать: не по двушке на пиво суммировать, а на самом деле – на позвонить.
Дядька, Николай Егорыч, нас принял весело: взбухнули мы с ним по чуть-чуть, тетьку с Восьмым марта поздравили, и я сказал:
– Дядь, а дядь? Дай мне полтинник взаймы.
И дядька сказал:
– А чего бы не дать?
На этот полтинник мы бы могли и с готелем Октябрьский расплатиться, и билеты до Москвы взять, и даже в Москву побухивая поехать.
Так мы и решили, да только, проходя опять по Невскому, мимо ресторана Кавказский, мы с Серегой автоматически туда завернули, и бух там немедленно знатный встал. В те далекие годы надо было хорошо постараться, чтобы в ресторане полтинник пропить, но мы с Серегой это сделали. Кончилось тем, что на сей раз Сереге пришлось уже своими часами доплачивать.
Выход был один: ехать в Москву стюпом. Часов нам было не жалко: едва образовавшись в Москве, мы сразу взяли бы новые часы, ибо в Москве деньги лились рекой. В принципе, они и по всему Союзу лились, за счет аска, но в Москве аск был самый стремительный.
Ведь правда: не скажешь же ты, что приехал из Вильнюса, если ты сам в Вильнюсе? А в Запорожье, например, в городе, а не в минете, – скажешь, что ты приехал из Вильнюса, так тебе запорожцы не только денег, но еще и своей восточноукраинской пихвы дадут. Потому что нечего тут из Вильнюса быть, цивилизованный, а надо как мы, инженерами-химиками быть.
Вот, вышли мы из ресторана Кавказский без копейки денег, но с водки батлом и пошли, побухивая, по ночному праздничному Питеру, и вышли на какое-то странное место, которое было искаженное все, словно во сне. Тут и встретился нам пляшущий мент, но об этом я лучше в скобках скажу. Пусть это будет вроде вставной новеллы, как в средневековых романах.
Пляшущий мент Вставная новелла
Рассказывают, что образовавшись в Питере 8 Марта 1985-го года, глубокой весенней ночью, мы с Серегой вышли на некое странное место, будто бы бухом искаженное. Это был вроде как перекресток, но какой-то неправильный, кривой. Мы никак не могли понять его сути: здания были остроносые, вроде кораблей, а улиц от этого перекрестка отходило не четыре, но гораздо больше, и сколько их было – мы никак не могли сосчитать.
Серега ломал над этим голову, ломал, да бросил: пошел пфиу делать, встал у стены, упершись в стену струей. И тут вижу: из темноты фигура идет. И чем, ближе она подходит, тем яснее мне становится, что это не кто иной, как мент.
Маленький такой мент, очень маленький, как космонавт Гагарин, такой маленький, что его даже не мент хочется назвать, а ментик.
Идет, а на поясе огромная рация болтается, идет прямо к нам, и тут понял я, что именно так и выглядит настоящий стюп.
Маленький, идущий прямо к тебе мент с огромной рацией, когда ты стоишь у стены в Питере и пфиу делаешь.
Подходит, честь по форме отдает, что значит точно – стюп.
Говорит:
– Откуда вы будете, хлопцы?
Серега обернулся, прик отряхнул, спрятал.
Говорит:
– Из Москвы.
А я уточняю:
– Из Мосекавы.
Ибо мы уже давно с Серегой Москву в Мосекаву переименовали, на японский манер, так как собственно Москвой мы один пивняк у Белорусского вокзала называли.
Тут ментик и говорит, маленький:
– Ага… А знаете, что у нас в Питере за поссыку бывает?
Я говорю:
– Не знаю.
Он говорит:
– Так вот. За поссыку в Питере москвичам – пять рублей положено. Штраф.
Серега говорит:
– А если мы из Вильнюса?
Он говорит:
– Все равно – пять рублей.
Серега говорит:
– Так это же файф. А файфа у нас сегодня нет.
Тогда маленький мент, ментик этот вокруг нас обходит, голову задирает, глядя на нас, будто на большие деревья, и говорит:
– А вы случайно не гомики?
И тут мне словно в голову ударило, я понимаю, что этот мент потому такой маленький, что сам он гомик. И я говорю:
