– Блядь, нет сил больше, – говорил я.
– Компьютер, – напоминал брат, – подводное ружье.
– Хер с ними, – говорил я.
– Еда, – напоминал он.
Приходилось оставаться. К обеду заходил родственник-олигарх и рассказывал пару анекдотов про ОБХСС и КГБ. Он находил их – анекдоты, а не организации, – очень смешными. Называл нас своими «племяшами» – только много лет спустя я понял, что он имел в виду, а тогда думал, что это какое-то нежное молдавское слово, – и трепал по головам. Говорил, что мог бы дать нам денег просто так, – ведь мы его любимые родственники, – но безделье и легкие деньги развращают! Это верно, соглашались мы, и он уматывал.
Один раз он пришел в жопу пьяным и долго рассуждал о том, как много пьют русские.
– Мы, молдаване, пьем стаканчик вина и танцуем, – сказал он, – а эти ублюдки жрут водку, а потом рыгают.
Само собой, прозвучало это не так.
– Мэээыээээ пэыыыэ стаэээыыгээээ вээиииааа иэээ таэээнцээээм, – сказал он, – а эээ убуэээии жууууэээт вооооуэээ а паааааом рыыыыы, буэээ!
Потом его вырвало на костюмы, лежавшие горой в углу, и он уснул. Конечно, стирать мы ничего не стали. Просто просушили ткань и наклепали на нее пуговицы. Ее потом продали, как «костюмы британских войск, украденные со склада, поэтому и разводы, это для Бури в Пустыне, вы че, не понимаете ничего?!».
Еще он попросил меня позаниматься с его младшей дочкой английским. Даром.
– Ты же у нас читающий интеллигент, малыш – сказал он, сверкнув глазами.
Много позже я понял, что это была ненависть.
ххх
Через три недели этого ада мы, двое крепких парней-спортсменов, превратились в какое-то подобие развалин. У нас были синяки под глазами, мы не могли разогнуться, в боку что-то кололо, руки дрожали, а в глазах троилось. Нехреновые выдались каникулы.
– Нехреновые у нас каникулы, – сказал я брату.
– Но я, кажется, пас, – сказал я.
– Еще неделя всего, – сказал брат.
– Сколько мы там заработали? – спросил я его.
– На всё почти, что собирались купить, – ответил брат.
– Ладно, – сказал я, – еще неделя, и всё.
Мы встали, кое-как оделись и поехали на работу. Было шесть утра. Июнь. Контролерша смотрела на нас, как на притырков. Да мы ими, наверное, и были. Мы приехали, зашли в подвальчик и сели клепать кнопки.
Кровь из пальцев начала сочиться к девяти утра.
Потекла к десяти. Куски кожи посыпались к обеду.
Кости пальцев показались к трем часам дня. Спину заломило к пяти.
Закончили мы к десяти вечера, потому что нам снова увеличили выработку. При этом наш босс умудрялся каждый раз сказать нам об этом так, что виноватыми чувствовали себя почему-то мы. В десять мы, не разогнувшись, поехали домой, и в одиннадцать бросились на матрацы – мебели у нас никакой не было, – чтобы тревожно поспать до пяти утра. И снова работать. Судя по всему, думал я, на хрен пошли не только гребанные коммунисты, их ГОСТы и ОБХСС.
Весь гребанный мир шел на хер.
ххх
К концу месяца мы получили расчет.
По два доллара на каждого.
– Что это? – спросил я.
– Деньги, – смущаясь, ответил босс.
– Вот ЭТО деньги? – спросил я.
– Ты что, охерел? – спросил всегда вежливый брат.
– Свирепые – неодобрительно сказал он и добавил, – в отца…
Отец был русский, это его пугало и смущало. Отца он побаивался. Но отец был далеко. Барахтался где-то в снегу между Колымой и Восточным Уренгоем, или как там эти дыры зовутся.
– Конец тебе, – сказал я.
Ему было лет сорок, а нам по тринадцать, но это ничего не значило. Работенка на пуговках нас обессилела, но он был жирный тюфяк и звездобол, а мы – два крепких спортсмена. К тому же брат, любивший некоторые эффекты, взялся за столик. Босс понял, что нужно что-то делать.
– Ну, ребята, – смущаясь, сказал он, – давайте все посчитаем…
Мы сели с ним на диван, взяли по чашечке кофе, он достал калькулятор, какую-то бумажку, ручку и начал шаманить. Мы слышали слова «отрез, партия, поштучно, калькуляция, налоги, фактчекинг, ОБХСС» и еще много чего. Ручка мелькала. Бумажка мельтешила. Часы делились на деньги, умножались на километры. Подсчеты вводили в транс. Получалось, что мы еще неплохо заработали, ведь мы вполне могли остаться ему должны! Разумеется, он нас обманывал.
