Аврора Флойд - страница 7

Но через год после своей свадьбы, между тем, как садовники занимались улучшениями, предпринятыми ею в саду, между тем, как постепенные преобразования медленно, но верно подвигались среди признательных ей поселян, между тем, как злые языки ее поносительниц еще бесславили ее доброе имя, между тем, как Арчибальд Флойд с любовью нянчил малютку-дочь — без малейших предупредительных симптомов, которые могли бы уменьшить силу удара, блеск медленно потух в этих великолепных глазах, которым уже не суждено было блистать на земле, и Арчибальд Мартин Флойд остался вдовцом.

Дитя, которое осталось после Элизы Флойд, когда она так неожиданно была взята от возможного земного счастья и блаженства, назвали Авророй. Это романтическое имя понравилось бедной Элизе, а для обожавшего ее мужа всякая прихоть ее, даже самая ничтожная, была всегда священна, а теперь стала вдвойне священною.

Сила горести вдовца никому не была известна на этом свете. Его племянники и жены их сострадательно навещали его, а одна из этих племянниц, добрая женщина, преданная своему мужу, настойчиво хотела утешать пораженного горем человека. Богу известно, утешила ли ее нежность хоть сколько-нибудь эту убитую душу! Он показался ей человеком, получившим апоплексический удар, каким-то отупевшим, почти безумным. Может быть, она выбрала самый лучший способ, какой только можно было выбрать. Она мало говорила со вдовцом о его горе, часто навещала его, терпеливо сидела напротив него по целым часам, разговаривая о самых пустых предметах — о погоде, о перемене министерства — обо всем, что так было далеко от горя его жизни, что менее заботливая рука, чем у мистрисс Александр Флойд, едва ли дотронулась бы до этих предметов на разбитых струнах этого испорченного инструмента — сердца вдовца.

Не прежде, как через полгода после смерти Элизы, мистрисс Флойд осмелилась произнести ее имя; но она заговорила о ней без всякой торжественной нерешимости, а нежно и просто, как будто привыкла говорить об умершей. Она тотчас увидела, что она была права. Настала пора для вдовца чувствовать облегчение в разговорах о той, которой он лишился, и с этого часа мистрисс Флойд сделалась любимицей дяди. Много лет спустя он говорил ей, что даже в угрюмом отуплении своего горя он смутно сознавал, что она жалела о нем и что она была «добрая женщина». Эта добрая женщина вошла в первый раз после смерти жены банкира в большую комнату, где он сидел у своего одинокого камелька с малюткой на руках — бледной девочкой, с большими черными глазами, с торжественным, некрасивым личиком, которая сделалась впоследствии героиней моего рассказа, Авророй Флойд.

Эта бледная, черноглазая малютка стала кумиром Арчибальда Мартина Флойда, единственным предметом во всей обширной вселенной, для которого он находил сносным переносить жизнь. После смерти своей жены он отказался от всякого деятельного участия в делах банка в Ломбардской улице, и теперь у него не было ни занятий, ни радостей, кроме, как слушать болтовню и потакать капризам своей маленькой дочери. Его любовь к ней была слабостью, почти доходившей до безумства. Если бы его племянники были люди хитрые, может быть, им пришла бы мысль о доме умалишенных, насчет чего так хлопотали оскорбленные соседи.

Мистер Флойд не допускал нанятых нянек более его ухаживать за малюткой. Он украдкой наблюдал за ними, боясь, чтобы они не обращались дурно с нею. Все тяжелые двери огромного Фельденского замка не могли заглушить слабого говора этого младенческого голоса для вечно тревожных, любящих ушей.

Он наблюдал, как растет его малютка с таким же нетерпением, как ребенок наблюдает за желудем, надеясь, что из него вырастет дуб. Он повторял ее прерывистый младенческий лепет до того, что всем надоела его болтовня об этом ребенке. Разумеется, все это кончилось тем, что, в общем значении этого слова, Аврора была избалована. Мы говорим, что цветок изнежен потому, что он растет в теплице, куда не допускается ни одно суровое дуновение небес, но все-таки блестящее тропическое растение подрезывается и подчищается безжалостной рукой садовника, между тем, как Аврора расцветала как хотела, и никто не подозревал раскидистых ветвей этой роскошной природы.