Борис Алексеевич, предпринявший вчера свои меры против начинающегося гриппа, в ответ со стоном вздохнул. Меры свое действие оказали, но теперь он не мог оторваться от койки, мучимый похмельем.
– Живешь, прости на грубом слове, как собака! – про- должала она, ведя одновременно бой с грязью и одиночеством. – Ни поговорить вечером, ни поделиться… И заботиться тебе не о ком… никаких забот… тоже плохо!.. Сопьешься здесь!
– Что вы говорите, Варвара Николаевна? – жалобно сказал Борис Алексеевич. – Ну, кто даст ребенка мне в мою берлогу? Да что там говорить! – И он безнадежно махнул рукой. – Рюмочку бы сейчас!
– Конечно, нормального ребенка тебе никто не даст, – соседка остановилась, оперлась на швабру. – Да только сейчас дают каких-то не то искусственных, не то дефективных, что ли. В РОНО на Большом проспекте, Не слыхал?
– Нет, – голос Морозова не выражал никакого интереса.
– Мне самой-то не надо. Как бы с внуками управиться, а некоторые, говорят, берут… Тут, на Большом проспекте, в РОНО, – повторила она – Мне Марья Николаевна сказала, дают каких-то… Марья Николаевна… да ты ее знаешь, с пятого этажа. Ты ей как-то свет чинил. Они, говорит, растут дома, потом в школу ходят, учатся. Послушные. Вот ты и взял бы. Дефективного мальчишку и тебе дать могут. А что? Мужик ты добрый, пьешь вот только… Спокойно могут дать!
Прибрав и даже угостив Бориса Алексеевича рюмочкой, "чтобы поправиться", Варвара Николаевна напоследок спросила:
– Где РОНО, знаешь?
– Нет.
Соседка объяснила и ушла.
В тот день Морозов выпивки больше не искал, напротив – вымыл посуду, сварил себе суп из пакетика и починил умывальник. Три дня после разговора он не пил, работал в своем пункте в подвале и забил даже резервную тару бутылками. Курил, правда, больше нормы. Сделался он задумчив и сосредоточен.
На четвертый день Борис Алексеевич пришел к Варваре Николаевне трезвый, долго топтался в прихожей, а потом, густо побагровев, попросил у нее мужнин пиджак.
– Зачем? – спросила она.
– Хочу пойти, как вы советовали, за ребенком, – пробормотал он. – А в таком виде… – он провел рукой по груди.
И она принесла ему добротный черный пиджак.
В большой комнате, отвоеванной у РОНО для Комиссии по Трудновоспитуемым Детям, сокращенно КТВД, стояли три канцелярских стола и десяток стульев, хотя впускали по одному и только один стол был занят. Морозова встретил молодой человек очень высокого роста, но складный и ловкий в движениях, с большим лбом и огромными глазами за стеклами очков. Значит, близорукий.
– Морозов, Борис Алексеевич.
– Очень приятно, -сказал молодой человек. – Сазонов, Виктор Васильевич. Вы по поводу ребенка?
– Да. Хотелось бы узнать. Можно ли взять? – он волновался.
– Один из первых вопросов, которые нас интересуют, – ваша специальность и уровень образования?
– Физик-электромеханик. Высшее. Но сейчас временно работаю не по специальности. – Борис Алексеевич мучительно покраснел.
– Кем работаете? – молодой человек был безжалостен.
– Приемщиком стеклотары.
– Та-ак! Дети есть?
– Были… Двое.
– Что значит были? Послушайте, Борис Алексеевич, если не ошибаюсь? Так, вот Борис Алексеевич, расскажите о себе поподробнее – почему вы, физик-электромеханик, принимаете бутылки от населения, когда развелись?.. Кстати, пьете?
Морозов кивнул.
– Н-да. Ну, все равно, рассказывайте!
– Поверьте, Виктор Васильевич, – начал инженер, – я не всегда был таким… опустившимся.. и потерявшим облик… Три года назад, через четыре года после окончания института я уже был назначен руководителем группы в научно-исследовательском институте, вел проблемную работу, готовился к аспирантуре. Женился на четвертом курсе, имел двоих детей… Мишку и Леночку… Жизнь улыбалась… Потом жена от рака… в один месяц… Врачи ничего сделать не смогли. Потом друг в машине повез детей к теще на дачу… грузовик выскочил… и друг и дети… Остался один в пустой квартире, мысли лезли разные… кошмары. Выпил раз – вроде легче… стал пить по вечерам, сначала по вечерам. На работе жалеют, сочувствуют… Бросил институт, сменил профессию, потом другую. Сейчас вот на стеклотаре.
Молодой человек все понял.
