Со всеми членами комиссии у меня наладились хорошие, деловые отношения. В первые дни расследования специалисты 13-го ГосНИИЭРАТ сосредоточенно отрабатывали версию о попадании самолета в грозу и тщательно изучали вопросы усталостной прочности конструкции планера. Было детально проанализировано поведение самолета в момент катастрофы, состыкованы по времени записи разговоров как между членами экипажа, так и со службами управления воздушным движением. Мне разрешили посмотреть дешифрированные записи МСРП-12-96.
Однозначно было установлено, что экипаж попал в сложнейшие условия. Самолет вылетел из Жданова в 18 ч 22 мин и занял эшелон 4200 м. Дальнейший полет проходил в «коридоре» между двумя мощными грозовыми фронтами (кстати, воздушная трасса была открыта для полетов самолетов гражданской авиации), при этом летчики пилотировали машину вручную. Через 12 минут неожиданно началась сильнейшая раскачка и вращение самолета по всем осям с большими знакопеременными перегрузками и угловыми скоростями. Вся трагедия произошла за 38 с, в течение которых самолет потерял 1500 м высоты. Я до сих пор не могу себе представить пространственное положение машины в каждую из этих трагических секунд. Одно было ясно: планер самолета испытал большие вертикальные и боковые перегрузки, значительно превышавшие расчетные. Прочнисты ОКБ были удивлены, что он держался так долго. Но, в конце концов, конструкция не выдержала, и самолет разрушился в воздухе.
Изучив материалы расследования, Л.Л. Селяков сделал предварительное заключение о разрушении борта № 02 по причине значительного превышения в полете нормированных перегрузок из-за попадания в зону интенсивной турбулентности, вызванной грозовой деятельностью. При этом все системы самолета до момента разрушения были исправны. Подписанное Л.Л. Селяковым заключение передали в секретариат комиссии, который возглавлял начальник штаба 46-го УАП подп-к Б.С. Аваков.
Для подтверждения попадания самолета в грозу и воздействия на него мощного электромагнитного поля я попросил старшего инженера полка по РЭО м-ра В.Ф. Зорина найти в Ворошиловграде прибор для замера остаточной намагниченности. Его удалось отыскать в СКТБ «Искра», причем по этому прибору совсем недавно была защищена диссертация на соискание ученой степени кандидата технических наук. Так вот, произведенные нами замеры на стальных деталях конструкции (монорельсы закрылков, стойки шасси и др.) разрушившейся машины и сравнение их с результатами замеров на всех самолетах полка показали превышение остаточной намагниченности более, чем в 10 раз! Я показал эти данные членам комиссии, но они никого особо не заинтересовали. Дело в том, что к тому времени расследование резко изменило направление.
Все началось с идеи, высказанной летчиками-инспекторами 17-й ВА. Якобы, когда-то где-то самолет гражданской авиации едва не разрушился в воздухе из-за нештатной работы демпфера рысканья. Т. е. демпфер руля направления работал в режиме «антидемпфера», что привело к недопустимым, ненормированным боковым перегрузкам. И вот в Ворошиловград прилетает генерал В.Е. Панькин, который проводит совещание с членами комиссии по расследованию от 13-го ГосНИИЭРАТ. Он устраивает им форменный разнос и требует в весьма жесткой форме ускорить расследование в направлении отказа демпфера рысканья. Необходимо отметить, что В.Е. Панькин был умным, волевым человеком, крупным военачальником, пользовавшимся уважением в ВВС. Расследование летного происшествия помимо стремления установить истину, по моему убеждению, это еще и столкновение интересов как ведомственных, так и профессиональных, поэтому версия о техническом отказе как о причине случившейся катастрофы, вероятно, устраивала руководство и снимала некоторые вопросы, связанные с обеспечением безопасности полетов в 17-й ВА.
В.Е. Панькин побеседовал с Л.Л. Селяковым и в процессе разговора расспрашивал, что может произойти с самолетом при том или ином отказе. Л.Л. Селяков подробно отвечал.
3* Государственный научно-исследовательский институт эксплуатации и ремонта авиационной техники. В том числе он занимался и расследованием летных происшествий.