Компоновщики "Энергии" быстро оказались в тисках дефицита грузоподъемности носителя. Глушко спокойно искал выход. Часто он саживал меня рядом с собой за большим столом кабинета и подробно расспрашивал, почему у нас получается не так, как у "Шаттла".
Уловив зависимость нагрузок на части ракеты от условий эксплуатации систем, он стал методично устранять их различие. Велел сделать траекторию "Энергии" подобной "Шаттлу" и взять такие же коэффициенты безопасности, т.е. обеспечить такую же точность расчета на прочность ее элементов. Пошел на риск изготовления баков второй ступени из нового, более прочного материала, подобного материалу топливного отсека "Шаттла", невзирая на то, что тот еще не был освоен промышленностью. Приказал Садовскому выдать лимиты на массы узлов этой ступени и корабля, ориентируясь на данные по "Шаттлу". " Они сделали, и мы должны сделать! Занимая передовые рубежи в ракетной технике, мы не должны отставать от американцев в уровне технологии производства," – говорил Глушко.
Он прекрасно знал, что именно потребность в снижении масс объектов определяла постановку множества задач в ракетно-космической технике и являлась главным стимулом ее развития. У "авиационщиков" имелись свои стимулы, и согласование с Лозино-Лозинским таких лимитов на планер "Бурана" протекало у Садовского и Цыбина тяжело. Исчерпав все дипломатические способы достижения согласия, они обратились к Глушко. Тот мгновенно включился в дело. В субботу около полуночи позвонил дежурный по КБ и велел мне утром прибыть с Цыбиным на "Молнию". Там нас ожидал только Садовский, и лишь в середине дня Лозино-Лозинский пригласил нас в свой уютный кабинет, на стенах которого висели портреты вождей и авиаконструктора Микояна, а также большое фото истребителя. За большим столом сидели его замы, среди которых был и сын министра. Главные конструкторы приступили к окончательной формулировке своих позиций по спорным вопросам.
Академик подъехал к концу дня с испорченным настроением – вахтер упорно не желал пропускать его по кремлевскому пропуску. Мы искренне смеялись, ибо проехали на машине вообще без пропуска.
Глушко не смотрел на вывешенные плакаты, хотя и любил такую форму знакомства с информацией, а интересовался лишь тем, как у них идут дела, и почему у Лозино-Лозинского не так. Тот вежливо со знанием дела объяснял, пользуясь пословицами, четко выделяя отдельные слова, состояние технологии в авиационной промышленности. При этом, обращаясь к Глушко, неоднократно загадочно повторял: – У вас богатый опыт проектирования, но не самолетов, а ра-ке-т-т!
Заместители его в дискуссию не втягивались, а молча наблюдали за ее ходом. Генеральный конструктор (живший в соответствии с принципами), также как и Садовский, не признавал заслуживавшим внимания ссылки на отличие технологий производства у нас и американцев. Различие в уровнях нагружения частей корабля приказал мне устранить посредством приближения условий эксплуатации "Бурана" к условиям, принятым при нормировании прочности "Шаттла", в частности, по предельным углам атаки и скоростным напорам.
Лозино-Лозинский выразил озабоченность прочностью элементов планера и теплозащитного покрытия при интенсивном акустическом и вибрационном воздействии, с которым в авиации не приходилось иметь дело. Служба прочности у него только зарождалась усилиями бывших ракетчиков А.Т. Тарасова и О.И. Охотникова, проектировавших "Протон". В конце концов, решили подготовить совместно с головными институтами обоих министерств документ по организации виброакустических испытаний конструкции, а нашему КБ, как головному по кораблю, представить "Молнии" все необходимые для проектирования данные по нагружению его частей и режимам вибрации оборудования. Жаловаться на отсутствие у нас опыта нормирования прочности частей транспортных самолетов, к категории которых фактически относилась конструкция планера "Бурана \ было бесполезным.
В заключение Глушко призвал:
– Давайте все пойдем к какому-нибудь храму – науки, искусства или согласия! Примем обязательство не выходить за двухзначные цифры по массе корабля.
