Немного ближе, прямо за лесным холмом парка, там, где улица делала заметный изгиб вправо, были видны железнодорожные пути московского метро. Израненная городская земля вбирала их в себя, образуя тоннель, пожирая бесконечные синие гусеницы электропоездов. По обочинам пути росли чахлые деревца. Половина веток едва зеленела в мерцающем утреннем воздухе, а часть из них была отпилена и свалена здесь же, чтобы не мешать движению составов. Дальше продолжался эдакий полулес, который постепенно переходил в газон, а за ним — новое городское шоссе, гул от которого не прекращался ни днём, ни ночью, и долетал даже сюда.
Мария часто любовалась на эту магистраль в глубоких сумерках: глядя на дорогу сверху, можно было отчётливо разглядеть две полосы — светло-жёлтую — это двигавшиеся навстречу машины, и ярко-красную — это были задние огни всё тех же автомобилей. Когда над городом висела тёмно-серая кисея дождя, то огоньки сливались в единые жёлто-красные полосы, толкались и налезали друг на друга, пока совсем не исчезали в густом тумане.
— Машуль, ты уже проснулась? — послышался голос за дверью.
Машка вздрогнула. Она так глубоко ушла в собственные мысли, что теперь с трудом возвращалась назад. Ну конечно. Мама. Вернулась с дежурства. И как она могла забыть?
Дверь в комнату отворилась, и вошла Ольга Александровна, Машина мама.
— Доброе утро, мам! — сонно произнесла Малиновская, отходя от окна.
— К нам что, вчера приходил кто? — вместо приветствия спросила мать.
— Э-э-э… да, Настюха заглянула.
— Ковёр затоптан так, словно тут человек десять куролесило, — проворчала Ольга Александровна, поднимая с пола разбросанные вещи и аккуратно складывая их в шкаф.
— «Девять» — подумала про себя Машка, а вслух, конечно, произнесла: — Да не, мам, что ты! Ты ж знаешь, ко мне, кроме Настьки, редко кто заходит.
— И в коридоре на полу всё валяется…
Машка на миг задумалась, а потом расплылась в улыбке — когда она провожала вчера ночью всех гостей, Семён носился по коридору и орал как угорелый, потому что к его рукам неожиданно прилипли все металлические вещи, лежавшие на столике в прихожей. Он опрокинул табуретку (и как это я забыла поставить её на место?) и чуть не расколотил зеркало, пока Антон не успокоил его и не объяснил, что ему, видимо, посчастливилось превратиться в человека-магнита.
— Ну уж не знаю, почему это, — пожала плечами Машка.
В следующий момент ей в голову пришла шокирующая мысль: что, если мама увидела то, что творилось на лестнице? Лианы! Как она это объяснит? Ведь вчера, когда она провожала всех друзей, ненормальный ботанический сад в общем холле был в полном цвету! А если соседи тоже успели что-то углядеть?
— Мам, а ты, когда возвращалась… (боже, как бы это спросить?) не видела там, на лестнице, ничего такого?
— На лестнице? Нет. А что я должна была увидеть? — насторожилась Ольга Александровна.
— Да просто, мало ли, — уклончиво ответила Машка и сделала вид, что всё нормально.
Как только мама отвернулась, она прошмыгнула в коридор и тихонько приоткрыла дверь. Лестничная клетка была в полном порядке, и даже кафель на полу был цел, за исключением пары плиток. Никаких лиан там не было, да и горшок с завядшим цветком куда-то пропал. Мысленно перекрестившись, Машка закрыла дверь и пошла умываться.
* * *
Десять минут спустя Малиновская уже сидела на кухне, торопливо поедая приготовленные мамой бутерброды. Вчера вечером, когда Сильфида ушла, а точнее, просто просочилась сквозь дверь, все здраво рассудили, что обсуждать что-либо глубокой ночью все равно не имеет смысла, тем более после пережитых ими потрясений. Договорились встретиться завтра (точнее, уже сегодня), всё заново обсудить и принять решение, которое устроило бы всех.
Хорошо хоть, что была суббота, и не нужно было никуда торопиться. Про то, что вечером необходимо было идти на работу, Машка как-то совсем забыла…
— Мань, ты не сходишь в магазин? — послышался из комнаты мамин голос. — Нам хлеб белый нужен, батончика два, и кефир. А то я что-то так устала на работе. С этими ночными сменами просто с ума можно сойти.
— Да, мам, конечно, схожу.
